– Кутайсовой! – вскричала Юлия, и глаза ее загорелись. – Батюшки, Кутайсова! Да как же я! Не видеть, что перед носом! Вот ведь сюжет! Чудно! И разговоры Младены! Общение с неприкаянной душой!

Хандра и апатия мигом улетучились. Юлия захлопала в ладоши и заскакала по комнате.

– Какой ты молодец! Не хуже Эмиля помогаешь мне!

Однако Крупенин, судя по его вытянувшейся физиономии, вовсе не ощущал такого же восторга, который испытала Юлия. Превратить в сюжет очередного романа их общий мир, полный непередаваемой прелести и интимности. Их дом, где они испытали восторги любви. Выставить на потребу публике все, что сохраняется глубоко и прячется от постороннего взгляда, чтобы не сглазить, не опоганить, не посыпать пылью и мусором праздного любопытства и пошлости! Нет никакой Кутайсовой, но есть домашняя легенда, атмосфера дома, живое присутствие матери, которая далеко.

– Я бы не хотел этого, – тихо произнес Крупенин.

– Чего не хотел? – не поняла Юлия. – Ехать в Сестрорецк?

– Нет, чтобы там оказались толпы праздных и любопытных. Чтобы наша жизнь и наш дом стали для тебя очередной побасенкой, которой ты будешь развлекать публику.

– Опомнись, что ты говоришь? – изумилась жена.

– Я имею право не желать этого сюжета, – твердо продолжал Крупенин. – Ведь это и моя жизнь!

– Ты сошел с ума! Это глупости! Ты не можешь противиться…

– Могу, – резко оборвал Савва. – Могу.

– Погоди, погоди, Савва, – она села в кресло и замотала головой. – Погоди, ты неправильно понял, все будет прекрасно, деликатно, изысканно. Там не будет ни тебя, ни меня, ни Младены. Боже упаси! Там не будет нашей жизни. Там будет иная жизнь…

– Нет, я сказал – нет, и закончим этот спор.

– Но я не понимаю… Это не предмет для обсуждения и спора… Это мой выбор… мое творчество… При чем тут ты? Поверь мне, доверься моему таланту… Это будет чудесная книга, я уже вижу, я чувствую ее. Нет, нет, тебе не стоит так драматизировать.

– Юлия! – Крупенин наклонился над женой и с силой ухватил за плечи. – Юлия! Очнись! Я продолжаю жить в реальном мире. А в твой выдуманный мир – ни шагу! Ты не затащишь нас туда, слышишь? Можешь сочинять о ком угодно и что угодно, но в нашу жизнь вторгаться не смей!

– Ты самодур! Ограниченный, недалекий человек! Как тебе понять, что сейчас ты лишаешь меня такой возможности для проявления моего таланта! – она толкнула его в грудь руками что есть силы.

Юлия откинулась на спинку кресла и тяжело задышала. Вот, вот подтверждения всех сомнений, не стоило далеко ходить!

– Я поняла, я ясно теперь поняла, что вы, Савва Нилович, совершенно далекий от меня человек. Вы не любите меня! Вы не цените меня как самостоятельную личность, иную, непохожую на других женщин. Вам хочется меня видеть такой, как все жены и матери, и вы отказываете мне в том, чтобы оставаться самой собой. Вы лишаете меня возможности творчества ради ваших домостроевских воззрений. Вы душите меня мягкой, но сильной лапой, как могучий зверь. Придавил и придушил, не насмерть, но почти. Дышать можно, но через раз! Прав был Эмиль, сто раз прав! Вы погубите меня!

Она говорила тихо, с усилием, но каждое ее слово громом отдавалось в ушах Крупенина. Он отпустил ее и попятился. Все его лицо выражало глубочайшее отчаяние. Она же и вовсе не смотрела на своего мужа. Она смотрела перед собой.

Море по-прежнему шумело, накатываясь на берег. Ветер шевелил сосны на дюнах. В старом доме вздыхала неприкаянная душа убиенной купчихи. Но на ее вздохи никто не откликался. Супруги Крупенины больше не появлялись в Сестрорецке.