– Следоватьель полиции приглашает в кондитерскую… – она замешкалась, не зная, как назвать себя в данной ситуации.

– Просто даму, которая очень расстроена и ей хочется немного помочь. – Сердюков чуть улыбнулся. – Эмма Ивановна, пойдемте, а то все попрошайки и мошенники Апраксина двора сбегутся к вам! Клянусь, вам понравятся пирожные! Вы какие предпочитаете? Миндальные, с кремом?

Гувернантка нехотя покорилась. Они двинулись по тротуару, и по пути Сердюков развлекал спутницу рассказами об изнанке столичной жизни.

– Вот, извольте видеть, Эмма Ивановна, вокруг град Петра! Красота! Дворцы, мосты! Блеск, изящество, культура! Северная Венеция, парадиз! Тут вам и музыка, и поэзия! Глаз, слух, душа радуется! Не так ли? Увы, не так! Я, почитай, всю сознательную жизнь в этом городе обитаю и вижу, что Петербург – это совсем иное. Это целая страна нищих, воров и проституток, крестьян, бродяг, извозчиков, мастеровых, незаконнорожденных детей. Вот тут недалеко Невский проспект, краса и гордость города. А там убивают и грабят, составляют подложные векселя и завещания, пьянствуют, крадут!

Вот люди, которые пытались вас обмануть и выманить деньги. Их профессия – нищенство. Не созидательный труд, а изощренный обман, расчет на жалость, милосердие, христианские чувства. Там не только полено, а я уверен абсолютно, что и безногий благополучно на двух ногах ходит. Да только хитроумно приспособился. Знаете, сколько таких якобы убогих? Слепых и прочих? Несть им числа! Встречаются, конечно, люди, доведенные отчаянным положением, болезнями и несчастьем до попрошайничества и нищеты. Ими занимается полицейский комитет для разбора и призрения нищих. Но по большей части это люди, не имеющие никаких порывов к труду и созидательной деятельности для своего пропитания. Это люди, ослепленные желанием во что бы то ни стало жить хорошо, но при этом не утруждать себя чем бы то ни было. Легче просить жалобно и побираться. Давать в газетах объявления с мольбой к вспомоществованию. Иные, самые бесцеремонные, ходят по квартирам известных людей, вымогая правдами и неправдами денег. Но только не трудиться! Извольте!

Монолог был прерван необходимостью подняться по ступеням, толкнуть тяжелую дверь и войти в кондитерскую. Пахнуло чудными ароматами ванили, свежей сдобы и кофе. Мисс Томпсон глубоко втянула аромат и чуть улыбнулась.

Уже позже, когда аппетитные пирожные красовались на тарелочке, Сердюков продолжил:

– Вам ли не знать, как дорога каждая копейка! Как трудно человеку честному, тем более женщине, сохранять достоинство, зарабатывая себе самой и не полагаясь на «благодетеля». Увы, увы! Столица и таких историй полна! Стоит женщине наняться в услужение, как тотчас же появляется тот, кто посчитает, что она, мол, продалась! Сколько таких грязных историй прошло передо мной за все годы! Сколько исковерканных судеб, сломленных жизней! Поэтому тут вам и пища для мести, убийств и прочее.

– По счастью, я избегла участи подобной, – тихо произнесла мисс Томпсон. – Хотья, мнье, вероятно, просто повезло. Мнье попадались достойные семейства.

Она откусила очередной кусочек пирожного и сделала маленький глоточек кофе. Сердюков разглагольствовал, но видел, что ни угощение, ни его беседа не делают ее более спокойной и доверчивой. Крохотная милая шляпка, без вычурности, но со вкусом. Серые тугие перчатки, наглухо застегнутый жакет. Он пытался понять ее, бросая быстрые взгляды на лицо. Но это лицо, эта душа оставались такими же наглухо застегнутыми, как и жакет. Но почему эта совершенно чужая женщина, каким-то образом казалась ему знакомой, понятной? То же одиночество души, та же неприкаянность?

– Так, говорите, в доме Крупениных сущий ад?

Она встрепенулась.

– Эмма Ивановна, мне в этом деле необходим помощник. Мне нужен внимательный глаз! Ваш глаз, Эмма Ивановна! Надеюсь, вы понимаете, что нет никакой мистики. Никакого Черного человека, есть преступление. И его корни уходят в семейные отношения или в писательские тайны госпожи Иноземцевой. Выяснить всю подоплеку можно только, если иметь как можно больше информации, так сказать, изнутри. Вы ведь хотите помочь Юлии Соломоновне, ведь вы так искренне ей сочувствуете?

– Ну вот наконец-то тепьерь я поньяла! – гувернантка невесело усмехнулась. – Теперь я поньяла, к чему этот… мм… плезир. Не стоило входить в траты, господин Сердюков. Вы могли просто, без пирожных, сказать мнье, что желаете видьеть во мнье домашнего шпиона.

Сердюков покраснел от этих обидных слов. На его бледном лице неровными пятнами выступил румянец, который его совсем не красил.

– Мне жаль, сударыня, что вы приняли мой искренний порыв утешить вас за пошлую попытку задействовать вас, как вы выразились, в домашние шпионы. Конечно, я рассчитывал на вашу помощь, но я действительно мог сказать вам это запросто, еще час назад. Мне хотелось… мне просто хотелось… Я не очень ловок в том, что вы назвали плезиром. Я просто полицейский, сыщик. Черт знает, что такое!

Он с досадой откинулся на стуле, чувствуя себя нелепо и глупо.

Мисс Томпсон посмотрела на него печально и извиняющимся тоном произнесла:

– Я не хотела вас обидьеть. Но вы должны поньять менья правильно, я должна иметь замок на губах, я не имею права говорить о моих благодетелях. Но я постараюсь быть вам полезной, если это не нарушит… прайвеси… не знаю, как сказать, моих хозяев. Благодарю за угощение.

Она с достоинством поднялась. Сердюков проводил ее до извозчика и пошел прочь в самом дурном расположении духа.