Глава тридцать первая

Зима 1912 года

Избавление от страданий пришло на сей раз на удивление быстро. Началось не к сроку, раньше, но доктор примчался тотчас же, и мигом прилетел домой встревоженный Савва. Юлия начала страдать от схваток с утра, а в полдень уже все и окончилось. Она забылась тяжелым сном, а когда пришла в себя, ее ожидало ужасное известие – новорожденный только что скончался. Потом был глубокий обморок, суета, бесконечные хождения доктора, прислуги, Саввы, мисс Томпсон и детей, Соломона и Фаины. На второй день принесли телеграмму от Раисы Федоровны. Но все это проходило в каком-то полусне, в какой-то ненастоящей реальности. Мозг отказывался верить в ужасное событие, даже после похорон младенца.

Крупенин не мог взять в толк, как так могло случиться, ведь не было никаких, ровным счетом никаких опасений. Доктор горестно качал головой, толковал об асфиксии и еще о каких-то медицинския терминах. Сетовал на высокий уровень младенческой смертности в столице. Крупенин был безутешен. Доктор советовал ему не отчаиваться и надеяться на то, что впереди вся жизнь. Они молоды и родят еще много деток. Но в эту семейную идиллию Крупенину уже не верилось.

Юлия Соломоновна проснулась среди ночи. Ей показалось, что ее кто-то окликнул. Она села на постели и подивилась тому, насколько прозрачным и чистым было ее сознание, словно она и не спала. И самое поразительное, что среди этой прозрачной ясности со всей четкостью и яркими красками вырисовывался новый сюжет, который она так долго не могла вымучить из себя. И герои – живые, одухотворенные, полные жизни и страданий. Да, именно страданий! Заговорили во весь голос, точно они находись рядом с нею. Юлия даже испугалась и огляделась по сторонам, не сошла ли она с ума, настолько явственно ей вдруг все представилось. Задыхаясь и боясь, что это невиданное состояние улетучится, Юлия вскочила и заметалась по комнате в поисках бумаги и пера. За время недомогания куда-то испарились все атрибуты писательского труда. Кругом только склянки, пузырьки, полотенца. Ну, наконец-то, вот! Нашлось! Она накинула на ночную рубашку шаль и села к столу. Рука полетела по листу, не успевая за мыслью. Некоторые слова она бросала недописанными, боясь забыть мысль, не ухватить. Не страшно, потом пройдусь еще несколько раз с холодной головой. Ее всю трясло. Так пролетело несколько часов. В какой-то миг Юлия обессилела и позволила себе остановиться. Откинулась на стуле, и тут ее поразила простая и ужасная мысль. Источник ее необычайного творческого вдохновения – смерть своего дитя! Ее ужасное горе! Она чуть не задохнулась. Ей показалось, что сердце остановилось. Неужели вот такой должна быть плата за божественное вдохновение? Стало быть, ее собственная жизнь – вот от чего придется оттолкнуться. Чтобы читатель открыл книгу и на него обрушились подлинная страсть, настоящее горе, истинное чувство. Не придуманное, живое, трепетное слово. Значит, путь ясен! Выбор сделан! Что ж, тут Савва ей не указ! Он не посмеет ей ничего запретить! Это ее горе. Ее мучения, ее переживания и боль! Только выплеснув свое горе на страницы, она сможет преступить через эту страшную черту и продолжить жить. Она победит смерть, породив иное свое дитя. Свой новый роман!

Уже встало солнце, но тяжелые наглухо задернутые шторы не давали проникнуть новому дню в комнату. Горничная заглянула и радостно ойкнула. Пожаловал доктор:

– Что ж, по всему видно, в моих услугах вы больше не нуждаетесь, – и откланялся.

Пришел муж, обрадованный известием, что больная ожила. Однако его ожидало разочарование. Исписанные горы листков, нервное возбуждение, бледность лица. Известное дело, всю ночь писала. Все говорило за то, что писательство снова вступило в свои права, отодвинув на задворки жизнь домашнюю. И что послужило почвой для нового творческого порыва, у Саввы не вызывало сомнения. Он догадался без слов и объяснений. Они уже слишком хорошо знали друг друга. Посидел на краю постели, погладил жену по спине, поцеловал в макушку и вышел вон.

– Может, и впрямь развестись?

Вскорости прискакал Эмиль Эмильевич. И началось обычное камлание. Ах, чудесно, ох, гениально! А вот тут чуточку не так, здесь надобно переменить, тут подумать, здесь отшлифовать. А это место просто замечательное, и образ какой живой! Савва не мог поверить собственным ушам. Не прошло и трех дней со смерти ребенка, а безутешная мать вся погружена в создание иллюзий, сказок для развлечения публики!

Впрочем, как знать, может, она находит в этом утешение? Эта мысль придала его размышлениям иное направление.

Что ж, пусть так, пусть она иная. Пусть ищет утешения таким способом, пусть живет как хочет. Пусть любит как хочет и может. Придется искать свой путь к счастью. Проще простого отступиться, махнуть рукой, развестись, а после оставшуюся жизнь маяться, страдать и сожалеть. Нет, не таков Крупенин, чтобы вот так просто сдаться и отступить. Думай, думай, головушка! В коммерции и не такие задачки решал, не пасовал!

Прошла неделя. Юлия пребывала в невиданном творческом угаре. Она мало спала, забывала есть, почти не выходила из своей комнаты. Мисс Томпсон взяла на себя, как и обещала, все обязанности по сохранению в доме естественного порядка вещей. Соломон Евсеевич, прознав, что ветер удачи переменился в его, издательскую сторону, зачастил и был совершенно счастлив от того, что уже прочитал. Новый роман обещал стать литературной сенсацией. Назывался он «Агапэ» и был полон невиданной, щемящей тоски и чувственности, которой он никак не ожидал от своей дочери.

В связи с тем, что роман творился круглосуточно, почти так же пребывал в доме под рукой сочинительницы и Перфильев. Правил написанное, еще не остывшее от писательской руки. Подкидывал слова, когда перо замирало над листком. Бежал за чернилами и свежей бумагой, мчался с отредактированным текстом к Иноземцеву.

Как-то под вечер, когда дети уже отправились спать под присмотром мисс Томпсон, Савва Нилович заглянул к жене. Она только на миг подняла на него уставшее лицо и улыбнулась. В следующее мгновение ее уж не было ни в этой комнате, ни с ним. Эмиль Эмильевич был наготове, тут же рядом, у ног своей богини. Прямо на ковре правил текст, который она писала и бросала ему на пол. Они оба были настолько поглощены общим делом, настолько увлечены, что казалось, начни теперь рушиться мир около них, ничего не заметят. Верней, это будет неважно. А важно то, что они дышат в одном ритме, видят одно и то же. Эмиль хоть и не творил, а выполнял роль подмастерья, но по всему было видно, что и ему досталось немного мистического экстаза, о котором он так любил разглагольствовать. Крупенин постоял около и понял, что он тут совершенно лишний. Чуждый, инородный элемент. Они оба разом подняли на него глаза, мол вы еще тут?

Понукаемый этими взглядами, Савва Нилович поспешил выйти и почти у самой двери на мгновение остановился и резко обернулся. Он успел ухватить взгляд, которым его провожал Перфильев. Что это был за взгляд! В нем было не только торжество победителя, в нем было ощущение человека, который вырвал алмаз из рук прежнего владельца и владеет им теперь единолично!