Разумеется, трудно уловить христианские начала в тенденции покорения природы, создания за ее счет материальной базы развития человечества и, одновременно с этим, необходимости прилагать все усилия к тому, чтобы отодвинуть грядущую экологическую катастрофу, вызванную именно этими усилиями. В нем, т.е. христианстве, основой объединения всего человечества является учение Христа и Его смерть, которой Он указал путь спасения и раскрыл подлинную природу свободы человека. Перенесение всех акцентов в этом вопросе с духовной сферы на социальнополитическую почву никак не может быть представлено в качестве альтернативы, способной заменить христианство. В более мягком, не столь агрессивном варианте в такой тенденции содержится убеждение в том, что по духу христианства идея равенства может и должна быть распространена и на социальные отношения.
Но эта уже знакомая нам по католицизму тенденция «развить» основные начала христианства, сделать их «более доступными для нас» в мирском понимании проявляется в полной мере и здесь. Мы говорим об универсализме начал социализации общества и неолиберализма, но, как можно заметить, здесь речь не идет о духовной стороне этих начал. Мы говорим о свободе, но речь идет только о материальной свободе от коллизий внешних обстоятельств и остального мира. Мы говорим о братстве, но каким оно может быть, если все восприятие нашего мира изменилось и основывается лишь на материальных фактах и в целом готово материально воспринять лишь материальный, но никак не духовный мир.
Способы, которые предлагаются индустриализмом – единое информационное и единое экономическое пространство, стремление обладать как можно большим количеством опытных знаний, которыеде помогут нам разрешить как конкретные, текущие, так и стратегические задачи, – не могут не вызвать критического к себе отношения[345].
В результате новые идеалы и новые способы их достижения приводят к тому, что волейневолей стремление универсализовать мир, основать его на единых для всех началах, установленных человеческим разумом и подкрепленных опытными данными, наталкивается на совершено противоположную тенденцию – гласно или негласно разделить мир на «своих» и «чужих».
Самюль Хантингтон – известный американский социолог – уверенно говорит о том, что «в конфликтах между цивилизациями люди одной крови еще больше сплачиваются»[346], однако его же собственные наблюдения позволяют с большей объективностью прийти к совершенно обратному выводу. Парадокс заключается в том, что попытка распространить универсальные начала западной культуры, по справедливому замечанию указанного исследователя, зачастую воспринимаются как тенденции империализма, и не без оснований.
«Запад пытается (и впредь будет пытаться), – пишет Хантингтон, – сохранить свое ведущее положение и отстоять собственные интересы, определяя их как интересы «мирового сообщества». Эта фраза превратилась в нечто вроде коллективного эвфемизма (заменив собой выражение свободный мир»), задачей которого является обеспечить глобальную легитимность той деятельности, которая служит достижению интересов Соединенных Штатов и других западных держав. Запад, например, стремится интегрировать экономику незападных обществ в глобальную экономическую систему, в которой он сам занимает ведущее место. Посредством вмешательства МВФ (Международного валютного фонда. – А.В.) и других международных экономических институтов он продвигает свои хозяйственные интересы и навязывает другим нациям ту экономическую политику, которую считает нужной… Живущим за пределами Запада очевиден тот разрыв, который существует между провозглашенными принципами Запада и его действиями. Лицемерие, двойная мораль, игра в «да и нет» – вот цена его претензий на универсализм. Да, демократию следует развивать, но нет, не следует, если это приводит к власти исламских фундаменталистов; да, нераспространение ядерного оружия – очень правильная вещь, если речь идет об Иране и Ираке, но нет, когда дело доходит до Израиля», и т.д.[347]
Не будет преувеличением сказать, что подобная тенденция к универсализации все в большей и большей степени – по мере своего распространения – теряет духовную основу и целиком базируется на конъюнктурных принципах сиюминутной выгоды и собственного превосходства. Можно сказать, что процесс «окультуривания» «несвободных» стран, во-первых, предполагает наличие высших свойств у носителей индустриальной культуры, которые лучше знают, что выгодно, а что нет остальному миру. Как указывалось выше, в существе данного процесса лежит знакомая нам религиозная – хотя и низведенная до уровня политического интереса – идея «избранности», когда «воспитатели» сами определяют и способы достижения цели, и круг воспитуемых субъектов.
Во-вторых, подтверждение собственного превосходства и стремление преобразовать мир как политический, так и природный по своему усмотрению не может не основываться на наличии врага – реального или воображаемого.
В-третьих, как и сто лет тому назад, во времена Ф.М. Достоевского, сохраняется неизменная и мистическая тяга человека к гармонии, к тому, чтобы весь мир жил именно по «его» религии, а не по чьейлибо другой. Уйдя от гармонии в христианском ее понимании, человек пытается вновь и вновь найти (или создать) гармонию другую, пусть и временную, пусть и изменчивоиллюзорную, но обязательно гармонию.
Вопрос заключается только в том, что в одном случае мы получаем гармонию духовно просветленных личностей, в другом – гармонию коллективистскую, с трудом отличаемую от стадной. Во времена холодной войны Запад обвинял СССР в безбожии, в настоящее время подобное обвинение становится двусторонним в отношениях между США и мусульманским миром, который клеймит «безбожный Запад», а последний клеймит первых как преграду на пути свободного развития «демократических стран»[348].
Указанная тенденция, при непрекращающемся упадке подлинного религиозного чувства, приводит к массе всевозможных религиозных столкновений, причем не только между разными конфессиями, но и внутри них. Происходят тысячи ужасных преступлений, где мучители, не скрываясь, спокойно и с внутренним достоинством объясняют свои поступки религиозными мотивами, выдавая себя за посланца Бога и истинного мессию, который знает, что нужно делать. Единое и подлинное знание Бога ушло, остаются тысячи и десятки тысяч мнений о Нем, столь же далеких от христианства, как и поступки его носителей. Можно подумать, что эти слова могут быть обращены главным образом к мусульманскому миру. Отнюдь не так. Именно протестантизм и его многочисленные ответвления представляют – особенно в последнее время – примеры ужасающей жестокости «во имя Господа». Школьники убивают своих товарищей, заканчивая потом жизнь самоубийством, – грех непростительный, смертный для христианина. Христианские фундаменталисты взрывают поезда и убивают врачей, делающих аборты[349].
Впрочем, примеры можно было бы продолжать едва ли не до бесконечности. Весьма симптоматично, что утрата цельности в восприятии мира проявляется не только в религиозной сфере бытия, которую светское сознание преднамеренно отделяет от мирской сферы бытия, но и в производственной. Идея специализации, о которой мы говорили выше, приводит к тому, что, по словам американских исследователей, «талантливейшие инженеры в Детройте, Вольфсбурге, Каули и Осаке превратились в настолько узких специалистов, что вряд ли ктонибудь из них способен сегодня сконструировать машину в целом. Оказался утерянным такой важнейший момент, как интеграция различных элементов конструкции. Слишком много внимания уделяется мелким деталям, слишком мало – всему автомобилю как единой системе»[350].
Очевидно, что речь должна идти, во-первых, о едином характере разложения сознания современного индустриального человека, когда утрата цельности мира и его восприятия порождает и указанные проблемы, и предлагает соотносимые с новым состоянием способы реализации перспективных идеологических и технологических направлений. Идет процесс саморазрушения мира силами человеческого сообщества, что дает новые и новые импульсы к весьма усеченному пониманию, а тем более практической реализации прав человека.
Данную мысль можно выразить следующим образом: если мир склоняется к экологической катастрофе, угрозе перенаселения, то необходимо максимально отодвинуть эту опасность от развитых стран и их граждан как носителей подлинной культуры, дать им возможность сохраниться и тем положить возможность окончательного через какоето время спасения всего остального человечества. О равенстве прав всех людей вне зависимости от цвета кожи и политических предпочтений нет и помина.
И.Р. Шафаревич совершенно обоснованно пишет по этому поводу: «Какое право человека бесспорнее, чем жить, – и даже жить не самим, ибо все мы обречены на смерть, а чтобы жили наши потомки? Но вот данные, которые часто приводятся в западной экологической литературе: население США составляет 5,6 % от населения мира, они используют 40 % всех природных ресурсов и выбрасывают 70 % всех отходов, отравляющих среду. Говоря попросту, США существует за чужой счет – за счет нас и наших потомков, угрожая самому их существованию. Но я никогда не слышал, чтобы такая ситуация связывалась с категорией “прав человека”. Зато ограничение эмиграции (прежде всего!), запреты демонстраций и связанные с нарушением таких запретов аресты рассматриваются как нарушения столь фундаментальных “прав человека”, что оказываются препятствием в переговорах… Создается впечатление, что понятие «прав человека» не имеет какогото самоочевидного содержания. Такая неопределенность дает возможность пользоваться этим понятием как полемическим приемом. И в отношении к нашей стране это, скорее всего, именно такой полемический прием, а сама причина враждебности лежит гдето глубже»[351].
Здесь самое время задать вполне уместный вопрос: что представляет собой современный человек тех государств, которые – каждое отдельно и все вместе в совокупности – традиционно могли бы объективно претендовать на высокое звание «избранных», и где идеалы демократизации и социализации достигли наивысших успехов даже за счет других, менее развитых, с их точек зрения, народов?
Поражает, что все буквально формы и проявления культурной жизни представляют нам картину с многими противоположностями. Постоянно «на слуху» проблема гибели мира и цивилизации, причем по разным причинам: экологическая катастрофа, ядерная война, бунт роботовтерминаторов. Сами обитатели «разумного мира» все больше и больше безличны, за исключением (вот и противоположность) отдельных супергероев, которые, творя бесчисленные чудеса и проявляя недюжинные умственные способности, спасают в последний момент мир. Можно назвать десятки сюжетов и сотни картин, вышедших в последнее время на Западе, когда мир от гибели отделяло несколько секунд и самоотверженные подвиги одного или двух героев.
Нельзя не сказать, что в самой сюжетной линии найдется много интересного для психолога. Не обладая специальными познаниями в этой сфере, рискнем, однако, предположить, что в такой постановке вопроса уже изначально заложены предчувствия индустриального человека о невозможности управления им всем тем, что он же – человек – создал за последние десятилетия. Явления же супергероя, суперличности столь привычны для индустриальной культуры, настолько связаны с образом человека, покоряющего все и вся, что отказаться от него просто невозможно.
Однако следует признать, что наблюдая подобные кинематографические «шедевры», невольно задаешься вопросом: что будет, если герой когданибудь не успеет? И что будет, если герой, который (пока еще!) действует для спасения «толпы» (а кто для него все остальные?), не «передумает»? Откуда у нас такая уверенность, что этот герой не способен переступить тонкую грань, которая отделяет всесильность «для всех» от вседозволенности для себя? Интеллект? Но его почти нет у предлагаемых нам героев: нельзя же назвать довольно банальные истины, которые вкладываются в их уста, проявлением интеллекта. Чувство долга? Но откуда оно возьмется в той ситуации, когда деградация человечества очевидна и соблазн взять власть в свои руки во многом покоится на довольно простой идее: если я сейчас не возьму, то где гарантии, что в следующий раз эти неразумные, затравленные существа, называющие себя людьми, не поставят вопрос «Быть или не быть миру?» вновь на повестку дня? Налицо объективные основания, чтобы покончить с анархией при неизменном расширении человечеством ассортимента ядерного вооружения и взять власть в свои руки. Если подобные фантазии не проявляются в лице одного героя, то они уже проявляются в виде «развитых» стран, как мы показывали ранее.
Человечество внедрилось в такие тайны природы, что уже только официальным актом государства можно пытаться пресекать изыскания, например в генной инженерии: такова сила опасности, которая стоит за всеми этими экспериментами. Его всемогущество возросло до невиданных размеров, хотя объективно следует говорить всетаки о всемогуществе не человечества, но отдельных его представителей или групп. И вместе с этим индустриальная культура все более приближается к тому давнему – еще со времен Ламетри – утверждению, что человек есть просто «умная машина».