По этой причине индустриальная культура склоняется к тому, чтобы по возможности заменить старые формы земледелия более современными и технологичными, где преобладание машин позволит с максимальной выгодой использовать те преимущества разделения труда и индустриализации, которые оправдали себя в промышленном производстве. Впрочем, это наименее агрессивная форма соприкосновения земледельческой и индустриальной культур, в значительной степени идеалистичная.
В действительности промышленное производство, как правило, стремится к полному уничтожению старых форм хозяйствования. Для нас этот аспект интересен именно тем, что, во-первых, земледельческая культура в некоторой степени может выступить (и выступает) в качестве альтернативы индустриальной, и это предположение не лишено смысла и перспективы. Во-вторых, организация земледельческой культуры всегда основывается на собственных, отличных от индустриальной, способах и формах производства, что предполагает наличие иного мировоззрения и иной психологии труда, чем доминирующие в индустриальном обществе.
Не случайно начиная уже с XVIII в. процесс модернизации и индустриализации производства приобретает поистине грандиозные размеры. В 1733 г. изобретается самолетный челнок, в 1754 г. Дж. Уилкинсон строит первую коксовую домну промышленного назначения. 1767 г. знаменуется открытием судоходного канала Манчестер – Ливерпуль, а в 1769 г. Дж. Веджвуд открывает свой первый керамический завод. В 1775 г. Джеймс Уайт получает первый заказ на промышленный паровой двигатель. Годом позже вблизи Манчестера запускается первая в мире фабрика, работающая от водопада. Наступает эпоха просвещения и гуманизма, наслоения событий, уплотнения жизни, ускорения времени, универсализации и индустриализации.
Несомненно, изначально индустриализация имела максимально демократический характер, предоставляя личной инициативе самые широкие возможности заявить собственные организаторские и творческие способности для неограниченно большого числа людей, причем в самых разных сферах деятельности. Наряду с герцогом Бриджуотером – заказчиком и финансистом каналов Брайндли фигурируют имена крестьянских детей: Дж. Брайндли – выдающегося инженераканалостроителя и Дж. Харгревза – изобретателя механической прялки «Дженни», простого цирюльника Ричарда Аркрайта – известного промышленного предпринимателя, открывшего принципы технологического цикла и производственной дисциплины, корсиканца из обедневшей дворянской семьи лейтенанта Наполеона Бонапарта – первого вицеконсула Французской республики и позднее императора Франции, его маршалов – сыновей крестьян, бочкарей; лошадиного барышника Дж. Меткафа – едва ли не монопольного подрядчика по дорожному строительству в Англии своего времени и т.д.
Несравнимо большее количество подобных примеров приводит нам история открытия Нового Света – Америки, где счастливая сказка о том, что своим трудом человек способен достичь невиданного богатства и почестей, получает реальное воплощение. Общество живет одним устремлением, одной верой в то, что достаточно лишь устранить политические и сословные преграды, которые препятствуют творческой инициативе, как весь мир может быть изменен к лучшему.
В XIX в. ситуация не изменилась по своей тенденции. Убыстрился лишь процесс производства, технология получает все большее значение. Наконец, XX в. представляет собой поистине удивительную картину открытий, невиданно увеличивших силу человека, его возможности по извлечению полезных свойств из природы, получению дешевых и полезных средств потребления. Получает свое идеальное воплощение идея разделения труда – в системе Фредерика Тейлора (1856—1915), где в качестве научной основы предлагается стандартизировать способ выполнения каждой отдельной операции посредством определения лучшего (стандартного) движения и стандартного времени для ее завершения. В 1908 г. Генри Форд начал производство новой модели своего автомобиля, применив систему конвейера, объединявшую в совокупности 7882 отдельные технические операции.
Оценивая последствия индустриализации общества, значение, которое индустриальная культура приобрела в истории человечества и для человечества, современный нам американский социолог и философ Элвин Тоффлер выделяет следующие аспекты, которые не могут оставить нас равнодушными. По его мнению, каждой цивилизации присущ свой собственный внутренний код – система правил или принципов, отражающихся во всех сферах ее деятельности и программирующих поведение миллионов[316].
Тоффлер выделяет шесть принципов, которые наиболее значимы для индустриальной цивилизации.
Стандартизация. Влияние этого принципа во внутреннем коде индустриализма многогранно: начиная с выпуска миллионов совершенно одинаковых продуктов и заканчивая процессом производства и его организацией. Общераспространенными становятся стандартные нормы оплаты труда, тесты по подготовке и проверке профессионализма специалистов, их интеллектуального уровня, стандартизация школьных и университетских программ. Под влиянием средств массовой информации в обществе появляются устойчивые образы героев и антигероев, массы читают одни и те же объявления, газеты, слушают одни и те же новости. Во всех индустриально развитых странах идет процесс исчезновения местных диалектов, появляются «стандартные» английский, французский, русский, немецкий и т.д. языки. Стираются особенности культур и образа жизни отдельных стран, все индустриальные державы начинают выглядеть «типовым» образом. В повседневной жизни стандартизация приводит к тому, что все общество смотрит одни и те же фильмы, носит одни и те же образцы моделей, читает одни и те же книги, ездит на автомобилях определенных марок. Разные части страны начали выглядеть совершенно одинаково, подобно рассеянным повсюду типовым газовым станциям, афишам и домам[317].
Специализация. Стандартизация образа жизни требует совершенно обратного эффекта в области организации технологического процесса – все более усиливающейся специализации в области труда. Как справедливо отмечает Тоффлер, современный бизнес зачастую нуждается не в личности, а в тех или иных ее качествах, которые могут быть использованы в процессе производства. Например, в ставшей классической системе конвейера Г. Форда, по его собственному признанию, из 78 882 специализированных работ только на 949 требовались сильные и физически развитые мужчины. Для 3338 были нужны или мужчины с вполне средними физическими данными, или дети и женщины. «Мы обнаружили, что 670 могут быть выполнены безногими мужчинами, 2637 – одноногими, две – безрукими, 715 – однорукими и 10 – слепыми»[318].
В результате отрыв производства от потребления, который, как мы укажем ниже, является не менее характерной чертой индустриальной культуры, получает все более распространенное и глубокое проявление. К слову сказать, в 1977 г. департамент труда США опубликовал перечень из 20 тысяч разных специальностей, поддающихся идентификации. Впрочем, подобные примеры можно привести из практики деятельности любой индустриальной страны, в том числе нашей.
В свою очередь, процесс специализации приводит к появлению «новых цехов», наподобие средневековых цехов, где ограничивается возможность проникновения в свою среду новичков и формируются предпосылки для монополизации хотя и небольшой, но «своей» сферы услуг и работ. Но это лишь частные случаи. Даже в тех профессиональных кругах, которые не могут изначально носить локальный характер, например медицина, здравоохранение, адвокатура, судопроизводство и т.д., корпоративный интерес носит, как и везде, явно выраженный характер, что сопряжено со стремлением к семейной преемственности в этой сфере услуг.
Пусть и небесспорной, но чрезвычайно интересной является следующая мысль Тоффлера: «Здоровье… стали рассматривать скорее как продукт, предлагаемый врачом и чиновниками здравоохранения, чем результат разумной заботы о себе самом пациента… Предполагалось, что образование “производится” учителем в школе и “потребляется” учащимися»[319].
Синхронизация. Характерна тем, что время начинает приравниваться к деньгам («Время – деньги»). Дорогостоящее оборудование и машины не могут простаивать, что налагает на общество совершенно иной, невиданный ранее ритм времени, максимально приуроченный к машинному производству и позволяющий сделать процесс производства наименее убыточным даже в периоды года и время дня, типичные для отдыха. Все начинается с пунктуальности, которая, по верному замечанию Тоффлера, никогда не играла главенствующей роли в земледельческом хозяйстве, и кончается продолжительностью работ, рассчитанной по времени с точностью до долей секунды.
«Выражение с “девяти до пяти” очерчивает временные рамки для миллионов трудящихся»[320]. По его мнению, с которым трудно не согласиться, во всех обществах, вне зависимости от их политической ориентации, социальная жизнь начинает все более зависеть от времени и приспосабливаться к требованиям машинного производства. «Дети начинали и заканчивали учебный год в одно и то же время. Госпитали одновременно будили на завтрак всех своих пациентов. Транспортные системы сотрясались в часы пик… Любой бизнес имел свои собственные пиковые часы или сезоны, синхронизированные с таковыми у его поставщиков и распространителей»[321].
Даже наиболее интимные стороны жизни оказались связанными с индустриальным ритмом. Семьи встают и ложатся в одно и то же время, в одно и то же время едят, занимаются любовью и отдыхают. Все подчинено одному ритму жизни, из которого вырваться невозможно.
Концентрация. В отличие от других культур индустриальное общество не может существовать без высокой степени концентрации, которая, как и указанные выше начала, появляется практически во всех областях жизни Нового времени. Невиданными темпами идет процесс урбанизации населения в гигантских центрах, где концентрируется их трудовая деятельность. Затронула концентрация и пенитенциарную систему. Если раньше люди, чемто отличающиеся от остальных, были рассеяны по общине – больные содержались в семьях, виновные наказывались и изгонялись из общины, дети содержались дома и т.д., – то уже с начала XIX в. начинается, по выражению Э. Тоффлера, «Великая Инкарцерация», когда «преступников сгоняли вместе и концентрировали в тюрьмах, психически больных сгоняли и концентрировали в сумасшедших домах, детей собирали и концентрировали в школах, а рабочих концентрировали на фабриках»[322].
В сфере производства концентрация породила громадные корпорации, тресты и монополии, в результате чего, по статистическим данным, к середине 1960‑х гг. «Большая Тройка» автомобильных компаний в США производила 94 % всех американских автомобилей. В Германии четыре компании производили 91 % всех немецких автомобилей, во Франции – почти 100 %. В Италии один только «Фиат» производил 90 % итальянских автомобилей[323]. Аналогичная картина имеет место и в других отраслях промышленности.
Максимизация. Стремление к индустриальному подъему характеризуется также «макрофилией» – «разновидностью техасской стати к размерам и постоянному росту»[324]. Поскольку бытует представление о том, что концентрация производства позволит произвести в наименьшее время наиболее дешевую продукцию, то, по замечанию Тоффлера, слово «большой» становится синонимом «эффективный». Большие города гордятся своими небоскребами, самыми большими мостами и плотинами, индустриальные корпорации выступают фанатичными проводниками непрерывного роста как объемов производства, так и производственных мощностей.
В 1960 г. в США каждая из 50 крупнейших корпораций предоставляла в среднем работу 80 тыс. человек. Один «Дженерал моторс» давал работу 595 тыс. людей. В среднем, исходя из численности семьи в 3,3 человека, около 2 миллионов человек зависели от деятельности этой компании. Во Франции 1963 г. 1400 фирм – лишь около 0,25 % всех компаний – нанимали около 38 % всей рабочей силы страны.