Внизу на открытой площадке, на ветру — опробщица Оля Меркулова — миловидная, изящная даже в своей робе, с зульфом в руках для промывки пробы.
— Ну что у тебя там? — знаками показал Камшилов.
Девушка отрицательно покачала головой.
Повернулся к Черкашину:
— А ты говоришь — порядок. Так, глядишь, и план завалим.
Настроенный добродушно Черкашин ответил:
— А когда это мы заваливали, скажи? Ну вот за все эти годы?..
Что верно то верно. Не было такого. Недаром же вот на стене чугунная плита: им первым на Колыме присвоили звание коллектива коммунистического труда.
Он присел к пульту. Ровно гудели механизмы, ненасытно вгрызались ковши в породу, перед глазами Камшилова был песчаный берег, выше — сопки, поросшие чахлым кустарником, а над ними блеклое небо. Сколько же лет он видит это изо дня в день?
Марсель
В тот день «мистраль» дул с такой силой, что огромный теплоход прямо-таки не держался на месте; он выходил из гавани, его же, как гигантский парус, относило к судам, стоявшим у причала. А в чистом небе сияло чистое солнце, и видны были вдали и замок Иф, и статуя Нотр-Дам, благословляющая моряков, уходящих в море. Только сейчас на «Белоруссии» никто этого не замечал.
Бледный от волнения лоцман — высокий, красивый француз, не решается давать советы капитану. У второго помощника побелели пальцы на ручках телеграфа. Капитан спокоен.
— Двойку, — командует Дробот.
— Есть двойка, — эхом повторяет помощник.
— Как на руле?
— На руле нормально, — это голос старшего рулевого. Он по привычке еще глубже надвигает берет на взмокший лоб.
— Еще тройку.
— Есть тройку, капитан.
Теплоход неудержимо несет к причалу, а на судне — двести туристов и экипаж.
Берег реки Берелех