В первый заход Зину в ФЗО не приняли — молода, мол, гуляй. Еще год отмучились в деревне. Холодно, голодно, из мужиков с войны всего один вернулся. В колхозе помогала, а учиться в соседнюю деревню ходила. После, как восьмой класс окончила, — опять в ФЗО. Второго февраля пятьдесят пятого года зачислили ее прядильщицей вот в этот самый цех. Сюда она приходила на практику, здесь же стала работать. И вот двадцать лет, изо дня в день, или из ночи в ночь.
Она часто думает: отчего-так в жизни выходит? Вот была она молодая, пришла в цех с охотой, и все ей было интересно, за все она бралась, все у нее и у ее подружек горело в руках, все получалось, и им не хватало времени только что на себя. Михаил ворчал: «Сруб купили, давай уж будем браться дом строить». А она рукой махала: «Да ладно, успеется. У нас вон новый станок устанавливается, знаешь, столько дел». «У меня тоже дел полно в столярной». «Да проживем». И жили... Она сегодня присматривается: что ж происходит? Вот подружки ее, кто постарше, кто уже на пенсии, но продолжают работать. Привычка, из-за денег. Может, то и другое.
Но и третье, что тревожит — не идут молодые к станку. И живут ведь лучше, и грамотные, и все им условия: и клуб, и профилакторий, и разные поездки. Молодежь не та пошла? Да вроде бы нет. Вон своих двое сыновей, оба работают, оба учатся заочно. А может, мы не той меркой молодежь нынешнюю меряем? Ну вот я двадцать лет простояла у станка, работала на совесть, привыкла, ни на что не жаловалась. Встать ли полночь за полночь на смену, рейсового автобуса нет — так пешком ночью через глухие пустыри на смену.
А цех, эта духота, эти старые стены, этот гул станков и теснота меж ними. У тебя с напарницей восемнадцать машин, каждая двадцать метров длиной. И ты всю смену на ногах — с часу ночи до семи утра с крючком для заливки в руках, а руки все время на весу, и ноги дрожат от напряжения. А напротив тебя по другую сторону станка напарница с «куличом» в руках. Это сейчас рационализаторы сделали специальное приспособление, а раньше была кружка с крышкой, с резиновым замком. Сколько мороки, пока снимешь тяжелый «кулич» вручную. И ты вся в поту, и напарница твоя с ног валится...
Да, ты привыкла. А что в том хорошего? Не виной тому привычка наша к устоявшемуся, что до сих пор тянется вопрос с реконструкцией завода? Но это уже разговор другой. Хотя, почему же другой? Вот ушли другие, уйду я на пенсию, кто станет на наше место? Выходит, вопрос реконструкции — наипервейший.
Конечно, мы начинали труднее. А интереснее было оттого, что молоды были. Заливку нити, съём «куличей» она освоила тогда, в самом начале работы в цехе, очень скоро. Вместе с ней тогда пришли Раиса Шендрикова, Лидия Дроздовская. В одной смене работали. Вдвоем обслуживали три машины. Она многое переняла тогда у Раисы Ивановны Савицкой. Та была постарше, поопытнее, к тому времени ее наградили орденом Ленина.
— Ивановна, как это ты нить держишь, что она у тебя сама идет куда надо?
— А ты погляди.
— Ага, вот так и так.
Они с Савицкой подружились. И выдастся свободное время, все вдвоем. На этом-то «свободном времени» они и сошлись. «А что, — предложила Зинаида, — ежели, скажем, взяться и три станка, а то и больше обслуживать». Одни говорили: «А зачем?» Другие посмеивались: «Ишь, стахановка нашлась». Третьи советовали: «Чего тебе неймется: зарплату платят? Отдыхай».
А Ивановна согласилась: «Давай-ка попробуем». Сначала попробовали на пяти — получилось. Тут как раз рационализаторы подоспели со своими новшествами, это позволило экономить время на съеме «куличей»...
Есть у Зинаиды Васильевны такая очень хорошая черта: ей все интересно. Ей многое хочется знать и уметь. Если к чему-то интерес кончился, ей уже хуже живется. Каждый день, открывая поутру глаза, она должна знать: ее что-то сегодня ждет. Эта редкая в общем-то детскость восприятия окружающего мира спасает ее от рутины, замшелости, зазнайства при всей ее нынешней обремененности разными регалиями и званиями.
Вдруг восемь лет назад она закончила десятилетку. Ей говорили: «Зачем это тебе — в инженеры, что ли, метишь?» — «А хотя бы!» «Не поздно? Со своими, что ли, за парту сядешь?» (Сыновья ее уже школьники). «Ну и сяду». Муж тоже спросил: «Стоит ли? Ночные смены, работа трудная. Зачем?» — «А интересно, Миша». «Правильно», — согласился Михаил Макарович и тоже записался в вечернюю школу. Так и ходили они три зимы и три лета: дети в дневную школу, а они — в вечернюю. На хозяйстве сидела бабушка, Зинина мать. Соберутся вместе, все ворчит: «Одна я, выходит, неученая». Грозилась тоже в школу записаться, но до этого не дошло...
Всем в семье трудно было. Зинаиде Васильевне вдвойне. «Скажем, в ночь работаю, значит, с часу до семи утра. Домой приду, матери помогу, по хозяйству тоже дел полно: дом-то свой постройли, к тому времени живность всякая. А к девяти на уроки — четыре раза в неделю. Ну, бывало, прикорнешь на уроке...» Это сейчас она смеется, а тогда было не до смеха. Зато — интересно, особенно когда по вечерам, собравшись все вместе, они обсуждали успеваемость, и бабушка шутливо грозилась поставить в угол вспотевшего от позора папу, получившего двойку по алгебре.
Она как бы открывала себя заново: выходит, что я могу больше, чем делаю. Это ж здорово. А другие? Но вот с другими было сложнее. Когда они с Савицкой решили работать вдвоем уже на восьми машинах, пошли к технологу цеха.
Та рассчитала маршруты, подготовила расписание переходов. И все у них ладилось с самого начала и на восьми станках. Но в цехе пошли разговоры:
— Чего они высовываются?
— Из-за этого нормы поднимут.
— А заработок?
— Ну да, они будут на восьми деньгу вышибать, а мы на чем станем работать?