— Начальство пусть решает. Ему виднее.
Они расходятся, разругавшись вконец. Вечером Камшилов появляется в доме у Хана. И опять:
— Сыграл бы, Коля, что-нибудь классическое.
Посидел, послушал, уходя сказал:
— Я письмо все же написал.
— Отправил?
— Нет еще.
— Принеси, я тоже подпишусь...
И там, на теплоходе, в далеких морях, и тут, на драге, в холодном колымском краю эти люди добывают золото для страны. Здесь его моют в студеной речке Берелех. А в море добывают по-своему. Но самой высокой пробы золото — они сами.
Брусчатка
Побродив по горам, я поднялся к метро. Заканчивались последние приготовления к открытию нового монумента героям Пресни.
— Какие тут горы? — усомнился прораб Кузьмин, когда мы с ним остановились, разговаривая, у цоколя.
— Выходит, Василь Никитич, не знаешь ты Пресни, — вмешался в разговор гранильщик Абрамов. Он драил мягкой тряпкой гранит, и в нем, как в зеркале, отражались мельтешение людей у входа в вестибюль станции, и дома напротив, и небо с облаками, и весь этот московский февральский день, похожий на весенний, но с легким зимним снежком, кружившим в воздухе.
— Ты-то рязанский, откуда знаешь, — смутился прораб.
— Когда улицу Девятьсот пятого года ремонтировали — я тут все облазил...
А самый молодой из рабочих, с длинными волосами, вылезавшими из-под каски, прислушиваясь разговору, вдруг сказал, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь:
— А я бы эту улицу вовсе и не переделывал. Так бы всю и оставил в брусчатке.
Кто-то вспомнил:
— У кинотеатра «Баррикады» оставили же.