Щепотку соли человек только и знает в повседневности своей. А тут ее горы. Везут соль по Каме снизу, от Астрахани. В Заостровке, под Пермью — перевалка. Голенастые краны руки-ноги поотмотают, таская ту соль из трюмов столпившихся у причалов барж. А на пирсе коротенькая гусеница вагонов приткнется к подножью белой громады, поскребется муравьем, и от горы убудет самая малость..

Потом падут дожди. Потом мороз заледенит те белые горы в стеклянный панцирь. И тогда начинают ходить по перевалке деловитые женщины. Белыми полосками бумаги заклеивают окна. Крест-накрест. Как в войну.

И все стихает. Ждут взрыва...

Володин пришел напиться воды. На грейферной площадке у краснобокого автомата одиноко сидел слесарь Шуйский, сухой, с темным морщинистым лицом.

— Ты чего это вроде бы не в себе? — приглядываясь к нему, спросил Володин.

— Нет, ты скажи мне, — встрепенулся Шуйский. — Что ж это выходит, соли вон горы, а ее, слышь, все прут и прут.

— Не знаю, Иван Иванович, не знаю.

— А я знаю, — загорячился Шуйский. — Главное начальство далеко, ему этих гор соляных не видно.

— Ну, а неглавное? — спросил Володин так, чтобы что-нибудь спросить.

— Неглавному это дело до лампочки. Лишь бы флот не простаивал. План перевозок выполняется, а там хоть трава не расти.

— Мне б твои заботы, — устало сказал Володин. Он уже седьмой год наблюдает эту картину. Летом соль валят с Камы, отгружать не успевают. А в зиму ее ничем не возьмешь — приходится рвать и потом грузить в вагоны...

Только этих забот Володину еще недостает. Работает он мастером в грейферной бригаде. Ремонтируют захватные приспособления, ковши к кранам. Бригада — девять мужиков. Трое коммунистов. Он, Володин, бригадир Потапов, деловитый степенный человек. И шестидесятилетний Иван Иванович Шуйский. Партгрупоргом он, Михаил Володин. Иногда думается — ну что такое: трое их всего. Но ведь это, как пальцы на руке — сами по себе. А сожмешь в кулак — сила.

Сегодня сидит он с хмурым лицом. Опять не вышел на работу сварщик Николай Абаев. Значит, опять запил. Значит, опять придется после работы домой к нему сходить. А дорогу ту на «Девятке» до остановки Школьной Володин как к себе домой знает. Сколько езжено-переезжено. Но человека не бросишь.

— Вот так-то, — сказал он вслух.

Шуйский обернулся, переспросил — не расслышал.

Шуйский туговат на ухо. Это с давнего. Молодость прошумела на Черниговщине, вся в славе первого человека в деревне. Начинал на «Фордзоне». Потом ЧТЗ. На том ЧТЗ и первый бой в сорок первом принял. Трудный был бой. Долго и далеко отходили. Уже в сорок втором по весне сдал с болью тот ЧТЗ, как коня с собственного двора, девчатам где-то в воронежском колхозе. А сам теперь двинулся уже на Запад. Опять в грохоте моторов. Там и слуха лишился. Все про него говорили: «Смелый мужик, снаряда не боится». А он просто не слышал взрывов.

В сорок четвертом вызывает начальник аэродромной службы.

— Ну что, отвоевал свое, Шуйский?

— Никак нет, товарищ майор.

— Говорят, со слухом у тебя того…