Герои все дальше уходят в Зону, все напряженней, все мучительней их путь. Все острее, злее и обнаженней их споры.
Они останавливаются перед какой-то трубой, из которой, вырываясь, хлещет грязная пенная вода. Надо перейти эту воду – как через реку Стикс.
С т а л к е р. Ну вот и сухой тоннель.
П и с а т е л ь. Ничего себе – сухой…
С т а л к е р. Это местная шутка. Обычно здесь по шейку.
Писатель погружается в воду первым – раскидываются по воде, как крылья, черные полы его пальто… Он вообще всюду идет первым – так почему-то хочет Сталкер.
Вот они оказываются в тоннеле. По грязным лицам катится пот, дыхание прерывисто, в глазах и ожидание беды, и страх загнанного зверя, и надежда.
Сталкер, обманывая Писателя, опять заставляет его идти первым, Зона пропускает Писателя, он остается жить. И вот тут-то, когда кончилась игра со смертью, Писатель обнажает душу.
П и с а т е л ь. А вам дозарезу надо знать, чья это выдумка – Зона. Какая разница? Что толку от ваших знаний? Чья совесть у них заболит? Моя? У меня нет совести. У меня есть только нервы.
Обругает какая-нибудь сволочь – рана. Другая сволочь похвалит – еще рана. Душу выложишь, сердце свое выложишь – сожрут и душу, и сердце. Мерзость вынешь из души – жрут мерзость. Они же все поголовно грамотные, у них сенсорное голодание… И все крутятся вокруг: журналисты, редакторы, критики, бабы какие-то непрерывные… И все требуют: давай, давай!..
Как много пришлось выстрадать Писателю. Как изменилось его представление о жизни, о самом себе – с той минуты, когда он вошел в Зону…
Любители приключений, фантастики были разочарованы в «Сталкере». Многим критикам картина показалась скучной, затянутой. Иное отношение к фильму было у тех, кого интересовала проблематика нравственная, религиозная, кто понимал, что жизнь бездуховная есть смерть.
Николай Григорьевич Гринько рассказал:
– «Сталкер» снимался трудно. Большие партии отснятого материала ушли в брак – «кодак» оказался испорченным, передержали его на складе. И вот когда, казалось, преодолели самые сложные эпизоды – нате, начинайте сначала… Менялись операторы-постановщики. Ушли многие другие члены съемочного коллектива. А Солоницын, готовясь – в очередной раз – лезть в грязь, воду, только острил, смеялся над собой. Очень тяжелым был эпизод «сухой тоннель». Монолог перед Комнатой Анатолий провел с болью, подлинным страданием, очень сильно.
И подумалось: вот ведь до каких трагедийных высот мог подниматься артист, когда его не обуживали, не загоняли в рамки «концепций», схем… Но в то же время надо помнить, что Тарковский всегда стремился к хроникальности, малейший наигрыш вызывал у него острую неприязнь. Он считал, что Ролан Быков и Иван Лапиков в «Андрее Рублеве» работают не в ансамбле, который он создавал, выбиваются из общей ткани фильма. А работы Быкова и Лапикова как раз и нравились критике, привыкшей к тому, чтобы актер «выдавал» на-гора страсть… Хочу остановиться на таком парадоксе. В своих публичных выступлениях Анатолий развивал мысль о том, что актер – это исполнитель воли режиссера, это инструмент, с помощью которого режиссер создает художественное произведение. Он ставил творчество актера в прямую зависимость от режиссера, считал актерскую профессию вторичной.
Но в том-то и парадокс, что, снимаясь у совершенно разных режиссеров, он сильно вел свою тему в искусстве. Это была тема разбуженной совести, высокой духовности, которая пронизывает жизнь человека и заставляет жить по своим, особым законам.
Даже играя роли так называемых отрицательных персонажей, он вызывал их на суд совести, доказывая от противного обязательность духовности в человеке. Он всегда стремился к правде. Правда – вот что было главным в его жизни и творчестве. Правда образа, правда – как основа всего…
Когда закончилась работа над «Сталкером», Анатолий неожиданно прилетел на дачу. Рядом с ним стояла высокая, стройная молодая женщина. У нее было чистое, милое лицо, тихий взгляд ясных голубых глаз.
Смущаясь, Анатолий сказал:
– Знакомьтесь, это Светлана, моя жена.