Ты можешь предполагать, что ты порядочный, хороший человек, идешь в Комнату, например, для того, чтобы спасти брата, а Комната выдает тебе груду золота. Именно так случилось со сталкером по кличке Дикобраз. О Дикобразе сказано, что после приговора Комнаты он повесился.
Сталкер – это не просто проводник. Это специалист по Зоне, знаток ее особенностей и тонкостей. От повести Стругацких «Пикник на обочине» в фильме осталась лишь фабула. Режиссер поместил героев в нарочито прозаическую обстановку, отказавшись от фантастической атрибутики, от действия, столь напоминающего американские фантастические романы. По сравнению, скажем, с «Солярисом» «Сталкер» – это полное освобождение от экзотики, сосредоточенность на внутреннем мире героев. Их поведение определяется грозными вопросами совести: кто ты есть? Зачем пришел в этот мир? Чего хочешь – золота, славы или чего-то иного, связанного с жизнью духа?
Не сразу поймешь, что три героя фильма – это три ипостаси современной цивилизации. Сталкер олицетворяет собою веру, Писатель – культуру, Профессор – технократию.
Вот они впервые встретились все вместе в какой-то пристанционной забегаловке… Первые вопросы друг к другу, первое приближение к существу характеров…
В одном из павильонов «Мосфильма» шло озвучание этого эпизода. Предполагая, что работа продлится час-другой, Анатолий предложил мне побыть с ним, чтобы потом вместе отправиться к нашему другу. Я согласился, уселся в уголке павильона.
«Начали», – раздалась команда режиссера, который сидел за пультом, отгороженным от павильона толстым стеклом.
На экране возникло изображение. Николай Гринько, Александр Кайдановский, Анатолий встали у микрофонов, около которых на пюпитрах лежали листки с текстом.
П и с а т е л ь…Вот прочитает мои книжки какой-нибудь умный мальчик и в один прекрасный день заорет на весь мир про голого короля… А пройдет еще сто лет, и какой-нибудь авторитетный идиот объявит меня гением. И такие случаи бывали…
П р о ф е с с о р. Господи! И вы все время об этом думаете?
П и с а т е л ь. Боже сохрани! Я вообще очень редко думаю. Мне это вредно…
П р о ф е с с о р. Наверное, невозможно писать и при этом все время думать, как ваш роман будет читаться через сто лет.
П и с а т е л ь. Натюрлих! Но, с другой стороны, если через сто лет его не станут читать, то на кой хрен его писать? Скажите, профессор, ради чего вы впутались в эту историю? Зачем вы идете?
П р о ф е с с о р. Н-ну… что может физику понадобиться в Зоне? А вот что нужно в Зоне писателю? Модный писатель, женщины, наверное, на шею вешаются гроздьями.
П и с а т е л ь. Вдохновенье, профессор! Утеряно вдохновенье. Иду выпрашивать.
П р о ф е с с о р. То есть вы исписались?
П и с а т е л ь. Что? Пожалуй… В каком-то смысле.
С т а л к е р. Простите. Пора.
Я привел не весь текст эпизода – он начинался с разговора у машины, но ту часть записали быстро – с двух-трех дублей.
Ушла актриса, игравшая светскую красавицу, потом ушел Кайдановский, потом и Гринько. Режиссер не отпускал только Анатолия, снова и снова заставляя его произносить текст. Запись теперь шла частями, по фразам, даже по отдельным репликам. Анатолий произносил текст на разные лады, с разными оттенками, но режиссеру ничего не нравилось. Он то и дело выбегал из-за пульта в павильон, подходил к Анатолию, объясняя, что ему нужно:
– Ну, он изверился в себе… и в то же время язвит… Никому не верит, продолжает сомневаться… Понимаешь, в жизни наступает такой момент… Да разве ты не знаешь, Толя?