Маме стало не до острот. Однако новое имя отцу придумал Анатолий: «Латифундист».

Вечерами собирались на веранде, сделанной своими руками, и смотрели «широкоформатное кино»: на закатах, особенно после дождя, небо полыхало такими красками, которым позавидовал бы и Рерих. В горах быстро меняются теплые и холодные массы воздуха и небо расцвечивается такими невозможными красками, что дух захватывает.

А потом зажигались звезды, висели они низко, как спелые яблоки.

Пили чай из самовара, вспоминали «семейный юмор».

Отец, коньком которого были постановочные, часто критические статьи, время от времени пытался «подпустить» лирики.

Однажды он написал:

«По голубому небу плыло облачко. Словно споткнувшись, оно остановилось».

«Облачко» из статьи вычеркнули.

Отец очень удивился: «Разве это плохо?» Вставил «находку» в следующий материал.

Опять вычеркнули. Тогда он «споткнувшееся облачко» использовал в зарисовке.

На пятый, что ли, или на шестой раз мама, работавшая машинисткой, побежала к редактору: «Оставьте “облачко”! Я больше не могу!»

Вид у мамы был столь отчаявшийся, что редактор сжалился.

Вспоминали и другие смешные истории. Анатолий оттаивал, набирался сил. И дело, разумеется, было не только в том, что мама старалась изо всех сил, чтобы он поправился. В Анатолии жило обостренное чувство семьи – может быть, самое сильное в нем. Он именно мечтал о своей семье – чтобы было «семеро по лавкам», чтобы вот так, как у отца, собираться за одним столом…

Я недоумевал: как женщины этого не видят? Или настолько одичали, что предпочитают провести вечер с «секс-символом», чем с человеком, который будет верным и преданным мужем на всю жизнь? Да что женщины, роман откроешь, где герой – артист, или в кино, или на сцене, – какие они, артисты-то? Обязательно соблазнители, проходимцы. Обязательно отобьют девушку у «хорошего простого парня». Прямо наваждение какое-то.

Как будто среди актеров нет серьезных, нравственных людей.

Самым любимым отдыхом Анатолия были занятия по дому – в каких бы захолустных каморках его ни поселяли, он умудрялся придать им уютный, иногда даже импозантный вид. В разные цвета расписывал полы, стены, строгал, сам делал стеллажи, полки… Любил ходить по комиссионным магазинам. Покупал старые стулья, другую мебель, а потом придавал ей такой вид, что друзья ахали: где купил? За границей, конечно? Или в антиквариате?

Но более всего он любил расписывать кухонные доски. С ними он просто творил чудеса.

Кухонные доски он покупал разного формата и расписывал их так, как ему хотелось. Технику придумал свою: прямо из тюбика выдавливал краску, рисуя по доскам узоры. А потом, как душа ему подсказывала, завершал работу: или выжиганием, или клеил бижутерию, иногда наносил разводы из копоти… Доски получались просто замечательные. В них, как в зеркале, неожиданно проявился его чистый, светлый взгляд на мир… Говорила добрая, открытая людям и красоте душа.

Анатолий любил дарить свои доски. Наш друг, замечательный уральский художник Геннадий Мосин, подарок Анатолия повесил у себя в доме на самом видном месте. Да и не только Мосин считал доски Анатолия превосходными.

Тарковский, когда уезжал за границу, обязательно выпрашивал у Анатолия несколько досок для подарков. И слышал восторженные отзывы и от Антониони, и от Феллини, и от других знаменитостей, с кем встречался Андрей Арсеньевич.