– Они в «Рублеве» сняты, – вспомнил я.

– Верно. Знаешь, все же детские впечатления – самые сильные. Вот видишь, он здесь рос, поэтому в который раз сюда возвращается. Без этого нельзя: любой талант с копыт летит, если потеряешь родную речушку, вот эти водоросли… Даже Бунин увял.

Разве мы могли подумать тогда, что через семь лет судьба отделит Андрея Тарковского от этого деревянного подвесного моста, от зеленеющих на том берегу купав, от соснового бора, от поля, в котором растет одинокий куст…

Разве можно было подумать, что одна и та же смертельная болезнь настигнет Анатолия в Москве, а Андрея Тарковского на чужбине? Господи, как много они могли бы сделать! Как мало лет прожили они на этом свете…

А в тот день мысли были о жизни. И была она прекрасна.

– Да… – Анатолий вздохнул. – Помнишь, Тузенбах в «Трех сестрах» говорит: «Какие красивые деревья, и, в сущности, какая должна быть около них прекрасная жизнь!» Ничего дороже этого нет, ничего…

Мы вернулись в сосновый бор, там заканчивалась подготовка к съемке.

Маргарита Терехова смеялась, слушая режиссера. Он сидел в шезлонге в ковбойской шляпе, в рубашке с короткими рукавами, в белых брюках до колен. Мы подошли и сели рядом, на траву.

– Смотрели соляристику, – сказал Толя.

– Что смотрели? – не поняла Терехова.

– Водоросли в реке, – сказал Тарковский. – Они чем-то похожи на наш Солярис. И на твои волосы, Рита. Репетируем.

Включились осветительные приборы. Режиссер объяснил еще раз, что надо делать актерам, как двигаться в кадре. Сказал Анатолию, что в тот момент, когда Прохожий поднимется с земли и начнет философствовать, слезы непроизвольно должны политься из его глаз.

Съемка началась, все шло так, как заранее было определено режиссером и оператором. Анатолий упал с треснувшего прясла, поднялся, заговорил о деревьях, травах… Лицо его изменилось, стало каким-то странным. Как будто он говорил о тайне, ведомой только ему…

– Снято, – сказал оператор. – У меня все в порядке.

– А где же слезы? – спросила Терехова удивленно.

Тарковский, расставив ноги, замер. В глазах его было удивление, даже растерянность. Погасли осветительные приборы, сразу стало сумрачно. Режиссер понял, что Анатолий передал состояние своего героя тоньше, глубже – и без всяких слез…

– Снято, – сказал он и потрогал усы. – Все свободны.

На другой день мы прощались.

– Куда ты теперь? – спросил Тарковский Анатолия.

– Поеду с роликами…