– Это мои друзья, тетя, – быстро ответила Медея с притворной веселостью, – я знаю их уже много лет, я попросила их прийти сегодня.
Тетушка недоверчиво засопела.
– Тебе необходимо зайти внутрь и прилечь, дорогая, – сказала она. – На солнце у тебя может разболеться голова. А вы, мальчики, лучше возвращайтесь домой, а то опоздаете к чаю. И запомните, наносить визиты можно только в сопровождении няни.
Гарольд уже давно нервно тянул меня за рубашку, но я не двигался с места, пока Медея не обернулась и не послала нам на прощанье воздушный поцелуй. Тогда я побежал. Мы благополучно добрались до лодки.
– Старая дракониха, – сказал Гарольд.
– Настоящее чудовище, – согласился я, – Придумала, что от солнца может разболеться голова! А Медея просто молодчина. Мы должны были забрать ее с собой.
– Забрали бы, если бы Эдвард был с нами, – уверенно ответил Гарольд.
Вопрос был в том, куда подевался наш ненадежный герой. Мы недолго оставались в неведении. Сначала раздался визгливый и гневный женский крик, потом появился Эдвард, он мчался на всех парах. За ним по пятам гналась рассерженная женщина. Эдвард рухнул на дно лодки и прохрипел:
– Отчаливай!
И мы отчалили, со всей энергией, на которую были способны. А женщина осталась на берегу, и как Альфред Великий, бросающий вызов датчанам, гневно кричала нам что-то вслед.
– Прямо как в романе «Вперед, на запад!», – одобрительно заметил я, пока мы гребли вниз по течению. – Но, все же интересно, что ты ей сделал?
– Да ничего я не делал, все еще задыхаясь, ответил Эдвард. – Я дошел до деревушки и решил исследовать ее. Симпатичная деревушка с добрыми и приветливыми людьми. Там была кузница, где подковывали лошадей. Копыта шипели и дымились, и так здорово пахли при этом. Я довольно долго там пробыл. А потом мне захотелось пить, и я попросил старушку принести мне воды, а пока она ходила за ней, из ее дома вышел кот, злобно посмотрел на меня и сказал кое-что очень неприятное. Я решил объяснить ему, как следует себя вести, но он зашипел и забрался на дерево, а старая карга погналась за мной.
Эдвард так переживал из-за выпавшей на его долю несправедливости, что наш рассказ о Медее совсем не заинтересовал его. К тому же, наступал вечер, и было ясно, что приключение подходит к концу. Однако, по мере того, как мы приближались к дому, мы осознавали все больше, что самая большая неприятность ждет нас впереди, потому что фермер наверняка заметил пропажу лодки и теперь, скорей всего, притаился где-то неподалеку от пристани. Другого места, удобного для высадки, на нашем берегу не было, и даже, если бы мы решили проплыть дальше, он бы наверняка нас заметил. Я возблагодарил Господа за то, что старший брат был в этот день с нами. Возможно, у него не всегда получалось вообразить что-то во время игры, но ему не было равных, когда приходилось бороться с суровыми обстоятельствами настоящей жизни. Совершенно бесшумно мы подплыли ближе к зловещей пристани и причалили к противоположному берегу. В сгущавшихся, на наше счастье, сумерках, мы беззвучно выбрались на берег и спрятались за ивой, а Эдвард оттолкнул ногой пустую лодку. Старый «Арго» понесло по течению, слегка ударяя о поросший камышом берег. Когда он оказался напротив предполагаемой засады, поток проклятий сообщил нам, что предосторожность была не напрасной. Прислушиваясь к крикам фермера Ларкина, мы все больше удивлялись, каким богатым словарным запасом обладал этот простой деревенский человек. Выяснив, что лодка пуста и брошена на милость ветра и волн, и что ему до нее не дотянуться, фермер зашагал прочь, к мосту. Едва его сапоги загремели по доскам, мы выскочили из-за дерева, добежали по берегу до нашего судна и, переплыв речушку, пришвартовали посудину у надлежащего ей причала. Эдвард жаждал обменяться любезностями с разочарованным соседом, но мудрый совет брата остановил его. А вдруг о нашем пиратстве еще не узнали дома? Я напомнил ему, что Одиссей, однажды, горько пожалел о своем хвастовстве и, будь он с нами, то, наверняка, посоветовал бы молчаливое отступление. Эдвард ни во что не ставил мнение брата, но не мог пропустить мимо ушей совет самого Одиссея.
Дорога в Рим
Дороги в нашей округе выглядели весело и приветливо, каждая в своем стиле, но была среди них одна, которая искусно намекала на какую-то важную цель и торопила, призывала отправиться к этой цели, и сердце колотилось в радостном предчувствии. Остальные дороги манили обыкновенным: пышными кустами и канавами, ядовитыми ягодами аронника пятнистого, шорохом полевой мышки в траве или всплеском от прыгнувшей в болотце лягушки. Прохладные носы братьев животных тыкались в путешественника сквозь щели в заборах. Только бездельник мог выбрать такой путь: слишком много крошечных ручек хватали за рукав, пока ты шел по нему. А эта дорога была совсем другого сорта: она избегала живописного берега реки и пышных кустов, тянулась прямо вдоль холмов, и как будто всем своим видом демонстрировала презрение к хитрым ловушкам, в которые попадаются лишь недоумки.
Когда чувство несправедливости и острого разочарования особенно тяготило меня, я выбирал эту своевольную дорогу для одинокой прогулки и на целый день поворачивался спиной к необъяснимо враждебному, настроенному против меня, миру.
Мы, дети, называли ее «Дорогой рыцарей», потому что нам казалось, что если идти по ней все дальше и дальше, рано или поздно, встретишь Ланселота и его соратников на боевых конях. Предполагалось, естественно, что отважные воины живут и здравствуют и по сей день где-то в таинственных уголках и неизведанных убежищах. Взрослые иногда называли эту дорогу «Путем пилигримов», но я не знал, кто такие пилигримы, я слышал только легенду о рыцаре Тангейзере, согрешившем на горе Герзельберг, и отправившемся на поклон к Папе Римскому. Мне казалось, что его усталый взгляд я встречал в соседнем перелеске, он окликал пилигримов, спешащих мимо в Святой Град, где их ждали прощение и покой. «Все дороги ведут в Рим», – сказал мне кто-то однажды. Я всерьез воспринял это высказывание и размышлял над ним много дней. В конце концов, я понял, что это невозможно, но по поводу нашей дороги не сомневался ни минуты. Вера моя укрепилась еще больше, после того, как на уроке истории мисс Смедли рассказала об одной очень странной дороге, которая тянется сквозь всю Англию, доходит до побережья и начинается снова уже на другой стороне моря, во Франции. Она неуклонно тянется сквозь города и виноградники, из туманного Альбиона прямо в Вечный Город. Недостоверные, обычно, утверждения мисс Смедли всегда воспринимались нами скептически. Однако, в этот раз, мы своими глазами видели то, о чем она рассказывала, первый раз в жизни ей можно было доверять.
Рим! Было так увлекательно думать о том, что он на другом конце этой белой ленты, разворачивавшейся у меня под ногами, туда, за далекие холмы. Я был достаточно образован, чтобы понимать, что за один день я не смогу до него добраться, но когда-нибудь, если ничего в моей жизни не изменится, когда-нибудь, когда тетя Элиза уйдет в гости, когда-нибудь я решусь.
Я старался представить, что я увижу, когда дойду туда. Я знал, что в Риме есть Колизей, потому что видел гравюру с его изображением в учебнике истории. Поэтому, Колизей я шлепал в центр города. Все остальное я наляпал в Рим из серого городишки, куда мы ездили дважды в год, чтобы подстричься. Таким образом, знаменитый амфитеатр Веспасиана оказался в окружении грязных улочек, на которых можно было встретить заведения вроде «Красного льва» или «Голубого кабана». Еще я разместил там дом доктора из добротного красного кирпича и методистскую часовню, которая казалась нам тогда шедевром архитектуры. Жители Рима носили обычные рубахи и штаны и развлекались тем, что дергали за хвосты римских телят и приглашали друг друга на кружку пива в ближайший паб. Освоив Рим, я перемещался в другие города, о которых что-то слышал: в Дамаск, в Брайтон (мечта тети Элизы) в Афины и в Глазго, о котором нам с упоением рассказывал садовник. В моем воображении все эти города были похожи друг на друга, и в каждом из них я неизменно встречал методистскую часовню. Легко было строить дома в несуществующих городах, ощущать себя единственным архитектором, ничем не связанным. Я мысленно брел по восхитительной улице из воздушных замков, когда вдруг наткнулся на художника.
Он сидел на обочине, и с его места были отлично видны крутые высокие холмы, словно обитые можжевельником, грациозно простирающиеся на запад. Все в нем выдавало художника, к тому же, он был в бриджах, как и я, а в этой одежде ходят только мальчишки или художники. Я понимал, что его нельзя беспокоить вопросами, заглядывать ему через плечо и дышать в ухо – они этого не любят,