У персидского царя и индийского султана, помимо прочего, есть одна общая черта: как и Туглак, Камбис не был особенно успешным военачальником, если не считать египетской кампании. Целостность его империи не раз оказывалась под угрозой изнутри и извне, что вызывало у Камбиса нарциссическое недовольство и страх, что он может потерять трон. Реакцией на это была эскалация насилия, объявление своего рода чрезвычайного положения. Однако насилие, развязанное им, создало угрозу для его власти.
В горизонте мышления его биографа Геродота – задолго до стоиков – возникает идея о том, что агрессию нужно использовать умеренно и при необходимости, уважая свои и чужие обычаи и по возможности избегая мести. Изречение Солона о том, что никого нельзя назвать счастливым при жизни, можно интерпретировать как принцип благоразумия. Судьба, которую один готовит другому, лишая его всех материальных и нематериальных благ, в итоге может совершенно неожиданно постигнуть его самого.
Относительно «ориентализма» Геродота следует сказать, что он существенно отличается от современного, например в версии Эдварда Саида. В «Истории» проводится разделение между греками и варварами. Тем не менее в представлении Геродота, помимо койне[378], у греков и их восточных и южных соседей существует достаточно общих черт, точек соприкосновения и обмена. Культуры, знакомые Геродоту, обладают сходными чертами. Греческий путешественник пытается объяснить насилие Камбиса на личностном уровне как акт, который, говоря современным языком, выходит за рамки монополии на насилие древних империй и цивилизаций. С одной стороны, применение насилия необходимо для установления власти над большими территориями, но, с другой стороны, такая экономика жестокости, особенно когда она превращается в агрессивный, вызывающий страх акционизм, может иметь дестабилизиризующее влияние. Таким образом на примере передовой цивилизации Ближнего Востока Геродот показывает нам хрупкость власти. Это можно связать с проведенным Ханной Арендт различием между властью и насилием. Власть статична, она обладает структурой и пространственной организацией, а насилие процессуально, динамично и имеет темпоральный характер. В результате оба явления могут вступать в противоречие друг с другом. Насилие в тексте представлено огнем, который Канетти считал столь важным для масс, – тем огнем, который, по словам Геродота, египтяне сравнивали со всепоглощающим зверем, хищником, который не успокоится, пока не утолит свой голод. По этой причине испытание огнем иногда кажется очень опасным для холодной силы. Функционально жестокость находится посередине между этими двумя полюсами: мы представили ее как расчетливую и намеренную, но в ней явно присутствует элемент огня. То, в какой степени она стабилизирует или дестабилизирует власть, зависит от контекста и стратегических расчетов правителя. Образы Нерона и Камбиса, чьи поступки опасно выбиваются из логики цивилизованного господства, созвучны нашему времени. В произвольности их действий, в пренебрежении общественными нормами своего времени и нарушении границ проявляется то, что делает их современными: нигилистическое желание уничтожить других и вместе с тем тенденция к саморазрушению. Возможно, они принадлежат к числу наиболее проблемных правителей в мировой истории.
IX. Кровавая корона: Шекспир
Обратимся к другому европейскому региону и автору, который в своих драмах тонко раскрыл природу власти.
То, что безудержная жажда власти – это не исключительно «восточная» черта, доказывает переработанная Шекспиром история англо-шотландских отношений, с ее династической борьбой и интригами, в которой великий драматург особенно выделяет тему расчетливого использования власти и насилия. В литературно-театральном мире Шекспира мнимо стабильное господство достигается только расправой и предательством, из-за чего каждый правитель живет в постоянном страхе перед обманом тех, кто сидит вокруг чаши власти. «Макбет» начинается с измены соперника в борьбе за королевскую власть в Шотландии. Пьеса Шекспира – это история слабого короля, который неосознанно стремится передать бразды правления другим. Начинается старая игра за власть. Тот, кто недавно был верным помощником, очень скоро становится тайным противником короля. За свою верность Макбет получает от короля Дункана титул кавдорского тана. Одновременно он обдумывает свержение слабого правителя. В то время как он колеблется, леди Макбет полна решимости не упустить шанс и исполнить предсказание трех прорицательниц (ведьм) о том, что Макбет придет к власти любой ценой. Пророчество также можно интерпретировать как выражение желания самого Макбета взойти на трон и обрести королевскую власть.
Интересно, что, по крайней мере в начале, движущей силой смертоносных событий является женщина. Показательно и то, что она презирает своего мужа за его нерешительность, говоря с ним и о нем самом довольно снисходительно:
Прежде всего, примечательно, что здесь жена отказывает своему мужу в решающем качестве мужественности, а уже через несколько мгновений сама заявляет о своем бесстрашии и мужестве. В этом кроется угроза со стороны женщины: она не признает его мужчиной в полной мере, потому что ему не хватает жесткости, которая, как представляется, необходима для достижения королевской власти[380]. Хотя правила игры за власть не подразумевают этого, козырь оказывается в руках женщины. Если Макбет отважится совершить шаг к власти, то он заслужит ее полное признание, любовь и восхищение. А это как раз и есть то, от чего зависит слабый мужчина в шекспировской драме, ведь королевская власть в этом
В то же время леди Макбет выполняет в пьесе еще одну функцию: она действует и говорит как холодный анатом и аналитик власти. Для нее власть как форма абсолютного господства аморальна сама по себе, она не признает и не допускает никаких ограничений в средствах: хорошо все, что помогает достичь цели. В английском оригинале говорится об
Здесь снова возникает аспект рода и пола. Решив взять власть в свои руки вместо сомневающегося мужчины, она лишается собственной половой идентичности. В английском оригинале прямо говорится об этом: играя императивами, она обращается к себе и злым духам, требуя лишить ее женственности –
В символической смене пола играет роль упоминавшаяся выше метафора грудного молока. Молоко, олицетворяющее материнскую заботу, должно быть отравлено призываемыми помощниками-убийцами, которых она допускает к своей груди (непристойная ситуация), – так что оно теряет свою питательную и животворящую функцию. Замечательная метафора: власть описывается как процесс отравления. Однажды начавшись, он не закончится до тех пор, пока не уничтожит самих его зачинщиков. Отсюда понятно, что инстинкт смерти – почти во фрейдовском смысле – всегда участвует в игре. Это относится и к узурпатору шотландской короны, и к лидеру национал-социалистов, которого, как уже упоминалось, Элиас Канетти не называет в своем эссе, хотя его образ просматривается между строк.
В решающий момент желание абсолютной власти и жизнь становятся взаимоисключающими. Пророческий смысл пьесы заключается в том, что женщина, занимающая место мужчины и призывающая к героическому насилию, впадает в безумие не только потому, что злая игра проиграна, но и потому, что духи тьмы в конце концов разрушили ее изнутри. Жестокость – в этом месте Шекспир использует слово
К этой же теме, но в иной связи, Шекспир обращается и в «Короле Лире». Пьеса начинается с роковой душевной травмы, которую причиняет королю единственная преданная ему дочь, Корделия. Очевидно, Лиру сложно передать бразды правления следующему поколению, дочерям и зятьям. Сестры Корделии, Гонерилья и Регана, напротив, симулируют любовь к своему отцу, чтобы как можно быстрее полностью лишить его власти. В спешке две сестры, поначалу в согласии друг с другом, переходят к установлению своей власти всеми возможными средствами. Жестокие действия требуют решимости. Произвол Лира еще больше укрепляет их намерения: в некотором смысле их действия являются подражанием поступку отца, который изгоняет свою некогда любимую дочь. Так, нетерпеливая Гонерилья предлагает действовать не откладывая[383].
Противостояние перерастает в характерные вспышки насилия, в которых – в высшей степени символично – у посланника Лира вырывают оба глаза и убивают слугу, заступившегося за него[384]. В обоих случаях речь идет скорее об унижении и демонстрации силы, чем о спонтанной ярости. Смысл в том, чтобы показать дряхлеющему царю-отцу, что новые правители не обращают на него никакого внимания и готовы на все. Тот факт, что посланник отца лишается именно зрения, заключает в себе двойной символизм. С одной стороны, это насмешка над Глостером, который не может видеть последующие ужасные события, – тем самым устраняется очевидец. С другой стороны, это символический акт кастрации, который в конечном счете относится к царю-отцу.
Но, как и в «Макбете», здесь также происходит отрицательный диалектический поворот: сестры-союзницы, не испытывающие угрызений совести, неизбежно вступают в конфликт друг с другом и становятся жертвами огня насилия, который они сами разожгли.
Здесь перед нами не просто постаристотелевская этическая эстетика, выраженная в драматической форме, согласно которой дурные люди не должны побеждать[385]. Скорее, поворот сюжета основан на тонком понимании неограниченного господства, которое неминуемо приводит к саморазрушительной жестокости. Такова экология власти. В своей фантазии о всемогуществе правитель стремится пресечь в зародыше любой намек на сопротивление, причем делает это наиболее радикальным способом. Тем самым приводится в действие механизм, ускользающий из-под контроля своих создателей. Возникает чудовищное противоречие, раскрывающее бездну: если власть означает контроль над людьми, вещами, институтами, пространством и временем, то жестокость, направленная на то, чтобы сделать власть неоспоримой и закрепить ее раз и навсегда, приводит к тому, что никто из ее зачинщиков уже не в состоянии ее контролировать.
6. Где нужна жестокость: Фридрих Ницше
I. Злой взгляд
Столкновение с Ницше представляет собой особенный вызов для любого мыслящего человека. И по сей день он остается одним из самых проницательных аналитиков жестокости и в то же время самым смелым и ревностным ее защитником. Когда Готфрид Бенн высмеивает трусость либерала, он делает это при поддержке своего философского учителя и отнюдь не по молчаливому согласию с ним. Утверждение принципа насилия как необходимого
Начиная с полного издания сочинений под редакцией итальянских философов Джорджо Колли и Маццино Монтинари, можно говорить о различиях в восприятии работ Фридриха Ницше, или, по аналогии с рецепцией Гегеля в XIX веке, о правых и левых ницшеанцах. В межвоенный период для многих поклонников – здесь мы упомянем только самых выдающихся, таких как Эрнст Юнгер, Готфрид Бенн, Освальд Шпенглер, Томас Манн и в некоторой степени Роберт Музиль, – Ницше был прежде всего критиком христианства и буржуазно-либеральной культуры и в то же время вдохновителем совершенно иной, «консервативной» революции. После 1968 года в Италии и Франции началось теоретическое возрождение, которое в лице Фуко с восхищением приняло генеалогический метод Ницше, раскрыв его значение для постмодернистского и постструктуралистского анализа культуры или анализа дискурса и деконструкции. В этом отношении возникает вопрос, как соотносятся друг с другом два Ницше, до и после 1968 года: связаны ли они, и в какой степени спокойное принятие жестокости Ницше определяет или, по крайней мере, оказывает влияние на его концепцию культуры.