А Кир, услышав от переводчиков рассказ Креза, переменил свое решение. Царь подумал, что и сам он все-таки только человек, а хочет другого человека, который до сих пор не менее его был обласкан счастьем, живым предать огню. К тому же, опасаясь возмездия и рассудив, что все в человеческой жизни непостоянно, Кир повелел как можно скорее потушить огонь и свести с костра Креза и тех, кто был с ним. Однако попытки потушить костер оказались тщетными[361].
Только теперь читатель узнает, что огонь уже был разожжен, и оставалось совсем немного времени для того, чтобы остановить жертвоприношение Креза. В этой легенде происходит в высшей степени эффективный, практический культурный трансфер греческой философии, с характерной для нее идеей о том, что вопрос о счастливой жизни может быть поставлен только в невыносимой перспективе смерти. Характерный скептицизм выражается в том, как судьба превращает богоподобного правителя в человека. Кир, царь-победитель, поражен глубиной мысли грека Солона и на короткий миг лишается ауры всемогущего правителя, которым он хочет и должен быть.
В рассказе Геродота мы встречаем еще два важных момента. Пленного правителя спасает обращение к высказыванию Солона, которое Кир может без труда отнести к себе. Наступает момент раздражения и удивления, и вместе с тем раскрывается дидактический замысел Геродота. Мудрость Солона отражает атаку против того, кто ее произносит, – находящегося в неравном положении, побежденного царя, который переносит свою судьбу с хладнокровием и самообладанием. В этом смысле можно говорить о силе и авторитете цитаты. Высказывание Солона приносит Крезу уважение в глазах противника-победителя, который делает его своим советником, что, по расчету, выгоднее для него, чем жертвенная смерть. В этой ситуации он постигает – на втором уровне интерпретации – опасность планируемого акта насилия: поскольку оно, как правило, взаимно, он может испытать ту же участь, что и его пленник.
Это мгновенное озарение не помешало Киру проявить жестокость к своим соседям во время войны против массагетов и их царицы Томирис. Геродот призывает своих читателей брать пример с храброй и мудрой царицы, а не с Кира[362]. В этом культурном контексте насилие (и жестокость) правителя являются частью политической реальности; если оно где-то останавливается и сменяется пощадой, то это следует понимать как исключение из правила, не ограничивающее позицию власти. Греческий историк заявляет, что он предпочел бы сделать подобное исключение во избежание совершения жестокого поступка. Скептический взгляд на жестокость предполагает, что насилие должно применяться экономно, «диетически», так как оно может нанести вред самому преступнику.
VII. Камбиc: неуправляемый правитель
Крез, наученный горьким опытом, становится советником и воспитателем царского сына Камбиса, который впоследствии займет видное место в топ-листе самых жестоких правителей в мировой истории. В дальнейшем повествовании потерпевший поражение и получивший пощаду узник царя сохраняет свою весомую роль помощника. С позиции нарратологии он, бессильный, мудрый человек, усвоивший греческую традицию, выступает как фокализатор[363] – в большинстве случаев в унисон с рассказчиком. Он сталкивается с ситуацией, поразительно похожей на ту, в которой находился Сенека, когда пытался убедить тирана, готового пойти на крайние меры, воздержаться от необузданного насилия. Это трудоемкое, неблагодарное и, более того, опасное для жизни дело. Этому посвящена третья книга «Истории», которая открывается рассказом о том, как Камбис отправляется в масштабный военный поход. При первом упоминании о нем читаем: «На этого-то Амасиса и пошел войной Камбис, сын Кира, и вместе с ним шли все покоренные им народности, в том числе ионяне и эолийцы»[364].
Образ молодого царя, который хочет подчинить другие народы, используя крайне жестокие методы, позволяет перевести рассказ Геродота о правлении Камбиса на язык современной психологии и хотя бы ненадолго заглянуть в душу этого царственного преступника. Перед нами эгоцентричный, капризный юноша, подлец, привыкший к тому, чтобы все его желания исполнялись[365]. Если он неожиданно встречает сопротивление, то отвечает жесткостью. За маской железного тирана скрывается избалованный мальчик, который хочет во всем угодить своей матери. Камбис идет на Египет с войной из-за того, что царь Амасис не хочет отдать ему в жены свою дочь, зная, что при персидском дворе она будет только наложницей. Хитрость с выдачей бедной родственницы за мнимую дочь Камбиса оборачивается против египетского царя и его преемника Псамменитоса, который терпит поражение. Для Камбиса, такого же изнеженного маменькиного сынка, как Нерон, победа над египетским царем дает отличную возможность продемонстрировать свою готовность применить насилие. Мучения жертв носят публичный, ритуальный и театральный характер:
На десятый день после взятия города Мемфиса Камбис велел посадить в предместье на позор египетского царя Псамменита, который был царем всего шесть месяцев. А посадив его вместе с другими знатными египтянами, Камбис стал подвергать мужество и стойкость царя вот каким позорным испытаниям. Камбис велел царевну, дочь Псамменита, одеть в одежду рабыни и послал ее за водой, а вместе с ней и других девушек, дочерей знатнейших египтян, в таком же одеянии, как царевна. Когда девушки с воплями и плачем проходили мимо своих отцов, те также подняли вопли и рыдания, глядя на поругание дочерей. Только Псамменит, завидев издали девушек и узнав [среди них свою дочь], потупил очи долу. Когда девушки с водой прошли, Камбис послал затем [на казнь] сына Псамменита и две тысячи его сверстников с петлей на шее и заткнутым удилами ртом. Их вели на казнь в отмщение за митиленцев, погибших с кораблем в Мемфисе. Такой приговор вынесли царские судьи: за каждого человека казнить десять знатнейших египтян[366].
Инсценированное публичное наказание должно завершиться убийством как можно большего числа людей, и прежде всего элиты побежденной вражеской державы. Публично совершаемая жестокость следует логике самопревосхождения. Помимо этого, целью является всестороннее унижение – показательное зрелище для собственного народа и адское фиаско для жертв. Люди, оставшиеся в живых, вынуждены наблюдать, как их семьи, родственники и друзья уходят в небытие. Однако с этимологической точки зрения «унижение» означает, что жертвы лишаются не только чувства собственного достоинства, но и мужества, чтобы когда-нибудь вернуть его[367]. В их ситуации уже не может быть и мысли о восстании или мести. Таким образом жестокость ловко оперирует тем, что в психологическом и психоаналитическом дискурсе с конца XIX века называется травмой. Хотя этот термин неизвестен Камбису, тем не менее интуитивно он знает о последствиях травмы и использует их в своих целях.
В тексте также описывается особая форма мести. Она характеризуется тем, что не может и не должна быть взаимной. На отказ египетского правителя отдать ему в жены свою дочь Камбис отвечает войной. За каждого его солдата, убитого на войне, в «публичном театре» должны были казнить десять знатных египтян – подобные процедуры были известны и во времена гитлеровского террора[368]. В этом случае экономика жестокости приобретает совершенно неметафорический смысл: ценность жертв проявляется как в их количестве, так и в их символическом значении. Если соотношение оценивается как десять к одному – десять египтян за одного перса, – то ценность побежденных вельмож падает до десяти процентов от ценности победителей. В итоге это приводит к символической инфляции, поскольку ценность униженных и принесенных в жертву людей становится предметом любопытства всех тех, кто наслаждается уничтожением жертв. При этом общее любопытство делает невозможными угрызения совести. Решающую роль играет не только всемогущество правителя, но и то, что он позволяет своим подданным участвовать в спектакле и делит с ними победу, делая их партнерами и сообщниками. Происходящее уместно называть спектаклем, поскольку сам правитель не принимает участия во всех этих злых играх, а действует как режиссер театра или кино. Он дает указания. Насилие, убийства, избавление от трупов и кровавых следов – дело других, подчиненных.
Далее Геродот не комментирует эти события, но упоминает одну показательную деталь, которая напоминает ранее рассказанную историю Креза и Кира. Устраивая позорный спектакль, представляя царских потомков и детей египетской знати как бесправных существ – здесь можно вспомнить агамбеновский образ
Затем Геродот сообщает, что Псамменит мог не только спасти свою жизнь, но и вернуть себе власть над Египтом, поскольку «у персов обычно царские дети в почете». Поэтому историк осуждает побежденного царя за попытку восстания, столь же отчаянную, сколь и тщетную, стоившую ему жизни, что историк называет «достойным возмездием»[370].
В то же время Геродот осуждает Камбиса, так как по его приказу были осквернены усыпальница и тело умершего царя Амасиса. Забальзамированное тело царя подвергается истязаниям, а затем сжигается[371]. Греческий летописец и протоэтнолог расценивает это как нарушение символического порядка – причем не только у греков, но и у египтян и персов. В этом месте мы понимаем, что Геродот хотел бы провести отчетливые границы для себя и своих читателей, касающиеся номоса и этоса, закона и обычая. Поведение Камбиса противоречит правилам морали, и Геродот комментирует сожжение тела царя следующим образом: «Это было нечестивое, безбожное повеление. Ведь персы считают огонь божеством. Сжигание же трупов вовсе не в обычае у обоих этих народов. У персов потому, что они по приведенной выше причине считают преступным предавать какому-нибудь богу человеческое тело. Египтяне же признают огонь живой тварью, которая пожирает все что ни попало, чтобы потом, насытившись, умереть вместе со своей жертвой. Поэтому отдавать покойника на съедение зверям противно египетскому обычаю»[372].
В этой аргументации по-прежнему совпадают этос и этика. Они устанавливают определенные границы правителю, и их нарушение для него рискованно. Кроме того, с точки зрения государственной политики неразумно пренебрегать обычаями – как своими, так и чужими. В этом суть критики Камбиса в «Истории».
Еще один момент, который постоянно возникает в античных текстах и связан с обычаями, – это умеренность, самоконтроль. В тексте Геродота сообщается о безумии персидского царя, который смертельно ранил Аписа – священного теленка египтян и приказал убить всех жрецов Аписа. Царь живет в опьянении властью, в иллюзорной уверенности, что любое бесчинство останется безнаказанным, так как его противники слабы. И снова речь идет о мести, превосходящей себя и не взаимной: в известном смысле (по теории жертвоприношения Жирара: см. главу 8) жрецы являются заместителями, которые должны искупить бесчестье, понесенное в кампании[373]. Суть в том, что тем, кто в этом участвует, совершаемое ими насилие представляется божественным деянием, и потому оно может быть исполнено без угрызений совести. В этом отношении жертва и связанный с ней дискурс оправдывают преступников. С психологической точки зрения огонь мести отражает внутреннее состояние Камбиса.
При этом Геродот даже ставит правителю своеобразный медицинский диагноз, указывая на вспыльчивость царя, его пьянство и эпилептические припадки. Тираном движет страх, что окружающие хотят его убить, – ситуация, знакомая нам из анализа личности Туглака у Канетти и Баттуты. Это придает жестокости нереалистичный оттенок.
Особенностью этой формы жестокости является то, что она следует логике роста, как и власть, которой она в определенной степени служит. Жестокость трудно сдержать, поскольку одно разрушительное действие с необходимостью влечет за собой другое, еще более безобразное. Целенаправленное насилие – близкое фрейдовскому влечению к смерти[374] – очень скоро направляется против собственной семьи, людей и, наконец, против самого себя. Поэтому, окидывая взглядом историю XX века, можно сказать, что гитлеровский Третий рейх с самого начала был смертельно опасным предприятием, идущим к своей гибели[375].
В случае с Камбисом за убийством брата-соперника следует череда злодеяний. Сначала обезумевший правитель принуждает двоих своих сестер к кровосмешению и убивает третью. Войдя во вкус, он распоряжается убить сына своего самого преданного министра и тем самым устанавливает режим беспрецедентного террора. В этот момент его бывший наставник, Крез, призывает его к сдержанности и самоконтролю. Лишенный власти царь в изгнании напоминает жестокому персидскому правителю о мужской добродетели – самообладании. Он обвиняет его в беззаконных убийствах невинных людей и детей. Это не только морально неприемлемо, но и контрпродуктивно в смысле сохранения собственной власти, экологии управления: «Если и дальше будешь так поступать, то берегись, как бы персы не восстали против тебя»[376]. В ответ Камбис угрожает Крезу немедленной смертью.
Конфликт разгорается уже после того, как царь принуждает свою сестру к кровосмешению. Своим поведением он фактически призывает королевских судей к действию. Выясняется, что его власть не абсолютна, несмотря на его фантазии о всемогуществе. В конце концов, есть суд, который должен совершать правосудие даже в ситуации страха перед правителем. Поэтому царь спрашивает, нет ли закона, разрешающего вступать в брак с сестрами. На это коллегия дает правителю «честный и прямой ответ»: соблюдая собственную безопасность, судьи отвечают, что они нашли другой закон, который позволяет царю делать все что угодно[377]. Дипломатичный ответ неоднозначен: правитель может решить, какому закону будет следовать, обычаю или притязанию на исключительную власть и господство, для которого обычай всегда остается угрозой. Камбис переживает восстание группы мидийских вельмож и умирает преждевременно, при обстоятельствах, очень напоминающих смерть священного теленка Аписа, которого царь убил, чтобы унизить своих противников, – от раны в бедро. Так искупается преступление в рамках нарратива, построенного с позиции жертвы.
VIII. Жестокость как компенсация чувства неполноценности