Маори-садоводы обогащали свои почвы древесным углем и золой, а более тяжелые суглинистые почвы смешивали с ракушками, песком и галькой. Таро, батат, тыквы и кумара выращивались в дополнение к собирательству дикорастущих растений, но в садах было также множество других растений самого различного назначения: капустные деревья выращивались ради их корней, деревья карака – для фруктов, бруссонетия (бумажная шелковица) для изготовления ткани тапа, декоративные кустарники клиантуса (Clianthus maximus) и вероники (Veronica speciosa) ради их красоты. Эти сложные навыки садоводства были проигнорированы, когда сады маори были впервые задокументированы европейскими поселенцами.

Европейцы также не смогли осознать культурное значение небольших отдельных участков mara tautane, на которых маори каждый год сажали первые клубни кумары. Пища, которая производилась в этих священных садах, не предназначалась для потребления человеком. Как писал Чарльз Хейзер, рассказывая о ритуалах первых плодов, выращенная здесь кумара использовалась в качестве подношения Ронго, богу земледелия. Такая тесная связь между возделыванием земли и религией показалась бы колонизаторам кощунством. Их места поклонения были отделены от земли, их представление о рае было неземным. Для первопроходцев обработка почвы была утилитарным занятием, подчиненным экономической выгоде; лишенная своего более глубокого значения, земля существовала просто для того, чтобы ее эксплуатировали.

Существует древний шумерский миф, повествующий о том, как возникло искусство садоводства и как садовник предал свои священные отношения с землей. Этот миф, которому около пяти тысяч лет, является одной из историй о богине Инанне, которая олицетворяет собой страсть, плодородие и власть и имеет сходство с более поздними греческими богинями Афродитой и Деметрой.

Цивилизация шумеров располагалась в пределах Плодородного полумесяца, в пойме рек Тигр и Евфрат, на территории нынешнего Южного Ирака. Именно здесь возникли самые первые города как следствие земледельческих успехов шумеров. Им мы обязаны также изобретением первого письменного языка, на котором они записали самые ранние мифы. В одном из них, известном как «Смертный грех садовника»[168], мы находим самое первое письменное упоминание о садоводстве. В основе сюжета мифа, переведенного на английский Сэмюэлем Ноа Крамером, лежит история о человеке по имени Шукаллетуда, который тщетно боролся со стихиями в своих попытках создать великолепный сад. Горячие сухие ветры бросали пыль ему в лицо, и, хотя он поливал свои растения, резкие лучи солнца обжигали их столь сильно, что те вяли и погибали. Затем в один прекрасный день он обратился к небесам, взывая о божественном знаке. И знак был ему дан: он увидел, что растения процветали, когда росли в укрытии дерева. Он начал следовать «божественным законам», отраженным в природе, и посадил множество деревьев сарбату, чтобы обеспечить столь необходимую тень. Его сад наконец стал процветать.

Однажды богиня Инанна прилегла отдохнуть в саду Шукаллетуды. Измученная долгими путешествиями по небесам и земле, она крепко заснула. Шукаллетуда тайно наблюдал за ней и, не в силах сдержать свою похоть, овладел ею, пока та спала. На рассвете, проснувшись, она с ужасом обнаружила, что ее осквернили, и поклялась найти и наказать смертного, который надругался над ней. Но Шукаллетуда спасся бегством и скрылся в городах. В своей ярости Инанна насылала три проклятия на шумерский народ. Согласно первому, вода должна была окраситься в красный цвет: «Все колодцы земли она наполнила кровью, все рощи и сады земли она наполнила кровью». Со вторым землю окутали разрушительные ветры и ураганы. Третье же проклятие, а также окончание сказки остались для нас неизвестными, поскольку эта важная часть древней таблички была утеряна.

Для шумеров возделывание земли было символически связано с продолжением рода. Они верили, что плодородие их почвы зависит от ежегодного ритуального брака между царем Шумера и богиней Инанной. Священный союз царя и богини воспевается в других шумерских поэмах и изображается как единение, полное любви и нежности. Когда король Думузи – первый муж Инанны, приближается к ней, чтобы скрепить их союз, она с энтузиазмом отвечает: «Вспаши мое лоно, о мужчина моего сердца». После того как их занятия любовью заканчиваются, поэт описывает, что, когда Думузи лежит, отдыхая, «подле него колосья поднялись высоко» и «пышно расцвели сады».

Существует небольшая, богато украшенная древняя шумерская печать[169], которая исчезла из Национального музея в Багдаде в 2003 году во время войны в Ираке. Когда в город въехали американские танки, началась волна грабежей, и вместе со многими другими ценными предметами старины была украдена и эта печать. Возможно, мир ее больше никогда не увидит, но изображение сцены праздника урожая сохранилось на фотографиях. Изящно вырезанная четыре с половиной тысячи лет назад, печать изображает мужчин, несущих корзины, наполненные плодами, в качестве подношений богине, восседающей на троне. Шумеры верили, что они обязаны служить богам, и при ближайшем рассмотрении можно увидеть, что богиня сидит на спине мужчины. На печати мы можем засвидетельствовать праздник первых плодов, и, как и все шумерские праздники, он символизировал обновление завета народа с богами.

Несмотря на свою веру, шумеры в конечном итоге начали нещадно эксплуатировать свою землю. «Смертный грех садовника» рассказывает об изнасиловании богини Инанны и, в более широком смысле, об изнасиловании земли. В нем изображен разрушительный сдвиг в отношениях человека с природой, вызванный предательством уважительной этики в деле возделывания территории. Хотя шумерский народ понимал, что земля нуждается в отдыхе, так же как уставшая богиня в мифе нуждалась во сне, чтобы восстановиться, они все равно продолжали брать и брать у нее, отказываясь оставлять поля под паром. Их действия привели к первой в мире экологической катастрофе и, в конечном счете, к падению цивилизации шумеров. Бедствия, насланные Инанной в мифе, имеют некоторое сходство с тем, что произошло. Недостаточный уход за землей привел к эрозии почвы. Как следствие, водотоки стали красными из-за высокодисперсных частиц пахотной земли, а пыльные бури участились. Шумеры также чрезмерно орошали свои поля, в результате чего на поверхности образовывалась белая соляная корка; возможно, это и есть недостающее третье проклятие.

Этот миф предвосхитил события шумерской истории, но он также верен и для более поздних исторических эпох, включая нашу собственную. Невозможно долго насиловать землю. Европейские поселенцы любили говорить о покорении земель, как будто землю можно принудить к рабству. Только забота о земле помогает нам обрести и сохранить свои корни. Без нее мы брошены на произвол судьбы, как Шукаллетуда, который в конце концов прятался в городах, потеряв свой духовный дом. Мораль ясна: наши сады, в самом широком смысле, не смогут процветать, если мы не будем следовать божественным законам, то есть законам природы. Когда жадность и желание заставляют нас нарушать эти законы, мы тем самым обрекаем себя на гибель.

Мир природы – это живой континуум[170], и триумф над природой, как писал Карл Юнг, «оплачивается дорогой ценой». Юнг понимал ценность первобытного чувства связи с землей, связи, которая является как физической, так и духовной. Он считал, что недуг «оторванности от корней» лежит в основе большей части проблем современной жизни, поскольку большинство жителей городов лишены возможности испытать эту связь. А потому, как он выразился, «человек живет так, словно ходит в слишком тесной обуви».

Юнг считал, что какими бы современными мы ни были, внутри каждого из нас, как неиспользованный ресурс, скрыт наш первобытный предок. «Разве мы не являемся носителями всей истории человечества?» – писал он. «Когда человеку пятьдесят лет, только одна часть его существа живет уже полвека. Другой части, которая также есть в его душе, может быть, миллионы лет… Современный человек – всего лишь самый последний созревший плод на древе человеческой расы». Нам нужно восстановить связь с тем, что он назвал «темной материнской, земной основой нашего существа», поскольку, стремясь контролировать природу, мы изолировались от нее и лишили себя своей естественной истории. Ответ, по мнению Юнга, заключался не в том, чтобы бежать в дикую природу – это он считал формой эскапизма сродни наркотику, – а в прямом контакте человека с почвой и ее живительными свойствами. Выращивание собственного картофеля доставляло ему «огромное удовольствие», и он считал, что «у каждого человека должен быть участок земли, где бы его инстинкты снова могли ожить».

Эти жизнеобеспечивающие инстинкты с тех пор были признаны и современной нейробиологией. Среди них – система поиска, которая инициирует наши перспективные усилия, направленные на поиск пищи или иные действия, основанные на вознаграждении. Инстинкты взращивания и заботы также, несомненно, находят свое выражение в возделывании сада. Другим великим жизнеобеспечивающим инстинктом является сексуальный инстинкт, который Юнг, возможно, не рассматривал в данной связи, поскольку считал, что в рамках психоаналитической теории слишком многое приписывается сублимированной сексуальности. Однако в этнографических исследованиях и древней литературе, например в уже упомянутом шумерском мифе, мы находим, что обработка почвы рассматривалась как форма репродуктивного контакта с землей.

Практика садоводства не сильно изменилась с тех пор, как люди впервые начали обрабатывать землю, – в конце концов, здесь не так уж нужны высокие технологии. Человеческий разум тоже не сильно изменился. Быть в контакте с живым миром природы заложено в глубинных пластах нашей психологической родословной. Хотя ритуалы, связанные с земледелием и культивированием растений, уже не столь очевидны в нашей сегодняшней культуре, нам никуда не деться от структуры времен года, и мы все также продолжаем следовать определенному ими с древности набору задач.

Садоводство всегда предполагает столкновение с силами, превосходящими нас самих. Какой бы явственный след мы ни оставили на своем участке, чтобы он стал соответствовать нашим потребностям, сад – это самостоятельное живое существо, которое нельзя полностью контролировать. Это отношения взаимного влияния, благодаря которым мы тоже формируемся – данный процесс я называю «возделыванием ума садовника».

Идея о том, что при уходе за растениями могут возникнуть «простые социальные отношения», соответствует реальному опыту. Я чувствую это, ухаживая за своим садом, подобное переживали и многие люди, у которых я брала интервью для этой книги: Эдди с его ритуальным приветствием эвкалипта; Вивиан, которая призналась, что делится своими секретами с тепличными растениями; Фрэнсис, который научился справляться со своей уязвимостью благодаря своим «нежным гидам».

Хотя идея справедливого взаимообмена в наших отношениях с природой в современном мире находится под угрозой, это то, что понятно многим садоводам. Американский писатель-садовод Роберт Дэш имел в виду именно это, когда писал, что корень силы садоводства – «в действиях на основе взаимности. Мы ухаживаем за садом в обмен на его дары»[171]. Такой тип отношений важен, поскольку он воспитывает чувство уважения к другому. Здесь мы чувствуем, что заслужили свою награду, и испытываем благодарность за дары земли. Это сильно отличается от отношений, основанных на эксплуатации, которые воспитывают чувство превосходства, порождая идею о том, что мы можем брать от земли все, что захотим.

Создавая домашние угодья для собирательства, мы создаем их не только для себя: мы запускаем процесс, который обогащает окружающее нас биоразнообразие, даем новую среду обитания птицам и насекомым, и постепенно эта природная ниша начинает жить собственной жизнью. Нигде больше мы не получим такого чувства связи, в том числе со своими древними корнями. Собирая урожай, сажая, пропалывая и выполняя все другие виды садовых работ, мы возвращаемся к нашим фундаментальным отношениям с природой.