Какую бы форму они ни принимали, травмирующие и меняющие жизнь потери разрушают тот эмоциональный ландшафт, в котором мы живем, сметая многое из того, чем мы дорожили и хотели бы сохранить. В такие кризисные времена мир кажется изменчивым и непостоянным, и мы не уверены в том, что можно что-то восстановить или вернуть. Когда все кажется таким ненадежным и не на что положиться – на что можно направить свою веру, любовь и надежду? Порой этот вопрос встает во всей своей оглушительной остроте, и тогда, подобно дремлющему семени, которое она вдруг вызывает из нашей глубины, природа дарует нам ответ своим обещанием весны.

Прогулка, которую Фрейд описал в своем эссе «О быстротечности», случилась за год до начала Первой мировой войны. Свое эссе он писал, когда двое его сыновей сражались на передовой. В то время как преходящая красота природы может служить реминисценцией потерь, война столкнула своих жертв с потерями иной масштабности. Фрейд пишет, что война уничтожила «красоту сельской местности, по которой она прошлась», вдребезги разбив гордость за достижения цивилизации и доказав, «насколько эфемерными были многие вещи, которые мы считали неизменными»[202]. В регенерирующих силах природы Фрейд нашел источник надежды на то, что, когда война закончится, можно будет восстановить все, что было разрушено. Его сыновья, Эрнст и Мартин, пережили боевые действия, но во время эпидемии испанского гриппа, охватившей Европу после войны, Фрейды потеряли свою дочь Софи.

Из-за войны путешествовать было невозможно, но по ее окончании Фрейд смог вернуться в горы и вновь погрузиться в природу. В этот период он работал над развитием своих идей о роли инстинкта жизни и инстинкта смерти в психике человека. В своих письмах дочери Анне он рассказывал о своих одиноких прогулках и сборе растений. «Сегодняшний дождь не помешал мне отправиться в мое особое место и сорвать великолепные белые орхидеи (Platanthera bifolia) с их несравненным ароматом», – писал он[203]. Фрейд восстанавливал свою связь с жизнью, питая в себе инстинкт жизни.

Теория Эроса и Танатоса[204], возникшая на этом этапе его работы, была реакцией Фрейда на Первую мировую войну. Он писал, как движущие силы жизни и смерти действуют во всех живых существах и через них. В своем трактате «Недовольство культурой» он цитирует отрывок из «Фауста» Гете[205], чтобы проиллюстрировать это: «Сам дьявол называет своим противником не святость, не добро, а силу природы создавать и множить жизнь – то есть Эрос». Сила Танатоса может проявляться через насилие и разрушение или же находить выражение более тихим способом – в нашем разуме, подталкивая нас к пассивности и эмоциональной мертвенности. Эрос Фрейда гораздо шире сексуальности, как его иногда пытаются интерпретировать, – он включает в себя нашу способность к творчеству и любовь к жизни.

Концепция Эроса была переработана в 1960-х годах психоаналитиком и социальным психологом Эрихом Фроммом[206], который использовал термин биофилия для определения «страстной любви к жизни и всему живому»[207]. По мнению Фромма, здоровый разум всегда имеет стремление к поступательному развитию, «будь то человек, растение, идея или социальная группа». Он противопоставил биофилию некрофилии, которая препятствует росту и предполагает влечение к умирающим или смертоносным вещам. Как и в случае с теорией Фрейда о влечениях к жизни и смерти, эти два принципа являются крайностями одного континуума. Сила нашей биофилии помогает нам «стойко держаться жизни». Фромм считал, что многие современные болезни связаны с потерей нашего бессознательного родства с миром природы, что, соответственно, приводит к повышению невидимого для нас страдания от разлуки с ней. «Почва, животные, растения по-прежнему являются миром человека, – писал он, – и чем дальше человеческая раса удаляется от этих первичных связей, чем больше она отрывается от мира природы, тем сильнее становится потребность найти новые способы избежать этой разделенности»[208].

Термин «биофилия» был вновь введен в оборот[209] в 1980-х годах Э. О. Уилсоном и, как говорилось ранее, с тех пор стал краеугольным камнем экологической психологии. Эволюционное видение Уилсона привело к гораздо более широкому признанию идеи о том, что мы на генетическом уровне склонны реагировать на определенные аспекты природного мира. Человеческий вид эволюционировал так, чтобы хорошо уметь выстраивать отношения. Мы настолько хороши в этом, что мозг даже называют[210] «реляционным органом». Ботанический мир также развивался в сторону создания плодотворных взаимоотношений, поэтому неудивительно, что в ходе нашей древней истории мы сформировали такую сильную связь с растениями и цветами. Однако проблема современной жизни заключается не только в отсутствии контакта с природой, но и в том, что мы закрываем от нее свои умы и заполняем этот образовавшийся в нашей жизни пробел чем-то другим. Подобно насекомым, которых вводит в заблуждение имитация цветов, мы стали падки на сверхнормальный стимул. Всевозможные искусственные стимулы влекут нас, нарушая дофаминовые паттерны вознаграждения, которые развились для охоты и собирательства в природном мире.

Мы занимаемся собирательством в торговом центре, мы охотимся в интернет-сетях, руководствуясь примитивной системой вознаграждения, которая не способна удовлетворить нас, однако стимулирует зависимость и заставляет нас постоянно искать, никогда не удовлетворяясь, зависеть от острых ощущений, которые сильны в ожидании, но тут же слабеют, когда мы получаем то, на что купились. Этот процесс истощает наши карманы и запасы дофамина, а также наш оптимизм и энергию. Дофаминовую систему опасно подвергать чрезмерной стимуляции: это создает порочный круг, в котором мы будем искать все большей стимуляции. Это настолько порабощает нас, что в конечном счете мы начинаем хотеть того, чего на самом деле не желаем и использовать не будем.

Психотропные наркотики и алкоголь действуют аналогичным образом, подчиняя себе наши пути дофаминового вознаграждения и в итоге создавая состояние физиологической зависимости. Зависимость также ведет к отходу от реальности и, в конечном счете, к отходу от самой жизни. Мягкое стимулирование, которое дает нам природа, вряд ли может соперничать с этим, хотя красота природного мира, особенно красота цветов, иногда все же способна вновь пробудить любовь к жизни как таковой.

Я столкнулась с замечательным примером этого, познакомившись с женщиной по имени Рената, которая участвовала в итальянской программе реабилитации наркозависимых, проводимой в Сан-Патриньяно, неподалеку от побережья Адриатического моря. Последние два с половиной года она выращивала цветы в питомнике при реабилитационной клинике. Будучи выходцем из неблагополучной и нестабильной семьи, она начала употреблять наркотики в подростковом возрасте. Как и у многих страдающих наркозависимостью, то, что начиналось как форма самолечения от душевной боли, стало болезнью и к двадцати годам развилось в серьезную зависимость.

Садоводство – это лишь малая часть того лечения, которое предлагается в Сан-Патриньяно. Терапевтическая община насчитывает 1300 жителей и пятьдесят различных подразделений, в которых в течение трех-четырех лет каждый житель осваивает новое ремесло или профессию. Существует также большой виноградник, который является одним из основных источников дохода. Концепция состоит в том, что, если человек овладеет каким-то новым ремеслом, ему можно помочь построить новую жизнь. Для этого насельники общины должны оставить свою прежнюю жизнь позади, и почти весь первый год им не разрешается контактировать с семьей или друзьями.

Большинству насельников за двадцать, и они живут вместе группами примерно по восемь человек. Прежде всего им предлагается разобраться в том, что привело их к употреблению наркотиков, при этом им предоставляется эмоциональная поддержка и помощь.

Ежедневно вся община собирается на обед в большом зале трапезной, за длинными столами. Мы съели домашний обед из трех блюд, простых, но вкусных. Тысяча человек, обедавших вместе в этом огромном пространстве, были оживленными и в то же время ощущали себя как в монашеской трапезной.

Сады снабжали продовольствием не только саму общину, но и местные рестораны и супермаркеты. На участке площадью пять с половиной гектаров мужчины выращивают фрукты и овощи, в то время как женщины ухаживают за цветами. Ренате было под тридцать, она носила короткие темные волосы, подстриженные в угловатом стиле пикси.

Поначалу она была сдержанна, но в том, как она рассказывала о своем опыте работы в программе, чувствовалась глубина и сила. Она сказала мне, что самая большая перемена для нее заключалась в том, что она поняла, что хочет жить.

Ей нужно было закончить поливать цветы в своей пленочной теплице, и я пошла с ней. Я никогда не видела такого скопления петуний в одном месте, и до этого момента я никогда не думала, что в петуниях может быть что-то такое, что может мне понравиться. По одной стороне теплицы цветы были высажены яркими квадратами алого, фиолетового, желтого, розового, лилового и белого цветов. Бесспорно впечатляющее зрелище, но мой взгляд приковали растения на противоположной стороне. Здесь, по всей длине клумбы, цвели ярко-пурпурные петунии, от которых просто невозможно было оторвать взгляд. Я стояла, впитывая в себя эту красоту, пока Рената заканчивала полив.

Рената всегда любила бывать на природе и думала, что именно поэтому организаторы программы выбрали для нее данный тренинг, но, несмотря на это, ей потребовалось много времени, чтобы начать получать хоть какое-то удовольствие от работы. Она рассказала, как сильно «ненавидела» эту работу вначале и внутренне «отвергала» те растения, за которыми ухаживала. С момента, как она переступила порог Сан-Патриньяно, и до начала второго лета здесь эти токсичные чувства доминировали в ее жизни.

Так же, как и ее отношение к растениям, ее подход к людям изначально основывался на обиде и недоверии, и эти чувства менялись очень медленно. Она была уверена в своем анализе причин: «Я была очень гордой и высокомерной. Меня не тянуло к людям». До приезда сюда, будучи во власти своей зависимости, она была резка и нетерпелива: «Раньше я была как своеобразный Крестный отец, – сказала она, – хотела, чтобы все исполнялось мгновенно».

Сколько Рената себя помнила, внутри нее всегда жило что-то «уродливое», от чего она постоянно пыталась убежать. Это чувство и привело ее к наркотикам. Как она объяснила: «Когда у вас плохие эмоции, вы принимаете наркотики, чтобы избавиться от них, а когда у вас хорошие эмоции, вы принимаете наркотики, чтобы сделать их еще лучше». Находясь в общине, она пришла к пониманию того, что чувство уродства, от которого она страдала, было связано с тем, что она «раньше была переполнена ненавистью».

Уже выходя из теплицы, я заметила несколько маленьких кактусов, выстроившихся на деревянных полках в углу у входа. Я вслух восхитилась их ярко-оранжевыми и розовыми цветами. «Это мои любимцы!» – воскликнула Рената. Когда она заговорила о том, как много значили для нее эти кактусы, я поняла, что наткнулась на нечто важное. Кактусы остались после ее предшественницы. Почти год она не обращала на них никакого внимания, пока на одном из них не распустился вдруг крошечный оранжевый цветок. Это привлекло ее внимание, и впервые ей пришло в голову, что эти растения чахнут без заботы и внимания. И она решила спасти их.