Мне хотелось верить, что мой тон выражает живой интерес, а вопрос звучит вполне безобидно.

– Дядя Юлий, можно мне ответить?

Это, к моему удивлению, подал голос Октавиан, занимавший низшее по рангу место – третье на фамильном ложе.

– Конечно, – ответил Цезарь, выглядевший довольным. – Поскольку ты тоже член коллегии понтификов, это вполне уместно.

Октавиан подался вперед. Его лицо с тонкими чертами сохраняло чрезвычайно серьезное выражение.

– Коллегия понтификов представляет собой древнейшее и наиболее почитаемое сообщество жрецов, восходящее к временам основания Рима. Мы храним священные щиты и копья, предсказывающие победы, а также анналы и архивы города, – говорил юноша с пылом и рвением, раскрасневшись, подобно пламени перед алтарем Марса. – Мой дядя является великим понтификом уже почти двадцать лет.

– Да, – кивнул Цезарь. – В настоящее время коллегия намерена воспользоваться одной из своих прерогатив и реформировать календарь.

За столами послышались тяжелые вздохи.

– Пора! – настаивал Цезарь. – Наш календарь давно утратил какое-либо соответствие с природным. Мы отмечаем праздник урожая, когда лето еще в разгаре, а равноденствие – когда дни короче ночей. Жрецы, в чьи обязанности входили наблюдение и корректировка дат, не справились с этим. Поэтому я, в соответствии со своими полномочиями, намерен исправить допущенные ошибки.

– Но, Цезарь, – вступил в разговор Брут, – это дело не для обычного человека, какими бы благими намерениями он ни руководствовался и какими бы полномочиями ни обладал. Здесь требуются знание астрономии и математики, а также детальное знакомство с другими календарными системами, в том числе не оправдавшими себя.

Я наблюдала за его лицом и не могла понять: то ли он считает Цезаря глупцом, то ли искренне предупреждает о сложности задуманного шага.

– У нас в Александрии живет Сосиген, всемирно известный астроном и математик, – подала голос я. – Вы слышали о нем.

Присутствующие закивали: слава александрийского ученого достигла и Рима.

– Я направлю его к тебе, Цезарь, с тем чтобы твой новый календарь соответствовал последним достижениям науки. А правда ли, – я вдруг вспомнила, что один месяц будет назван в его честь, – что в календаре появится месяц с новым названием?

– Толковали о том, что квинтилий, месяц моего рождения, могут переименовать в мою честь, но… – Цезарь пожал плечами.

– Всего лишь слух! – буркнул Брут. – Месяцы называют по их числам, а если они получают особое название, то в честь богов, не смертных. Рим этого не допустит.

– Однако все говорят, что так оно и будет, – возразил юный Октавиан, не сводивший с дяди пристального взгляда.

Природа его энтузиазма осталась для меня неясной: хотел ли он, чтобы толки оправдались, или считал это категорически неприемлемым? Так или иначе, воодушевление еще более украсило тонкие черты его лица. Мне доводилось слышать о «юлианской красоте» – будто бы лица всех Юлиев отличает особая утонченность. Октавиан мало напоминал Цезаря, но общность между ними все же улавливалась. Я перевела взгляд на Октавию и убедилась, что ей присуща та же деликатность черт. Приметив на длинном изящном пальце обручальное кольцо, я подумала о том, кто ее муж.

– У него хватает почестей, – заявил Брут. – Его победы вознаграждены четырьмя триумфами, один за другим он назначен «блюстителем нравов» и диктатором на десять лет, его триумфальная колесница будет помещена на Капитолийском холме напротив колесницы Юпитера. Зачем еще и месяц «юлий»? По-моему, все месяцы и так принадлежат ему.

– Брут, уж не завидуешь ли ты этим почестям?