Вильгельм и его наследник тому долго не противились, да еще под влиянием королевы Матильды. Примирение состоялось в кругу семьи и при обязательном присутствии духовенства. Думается, что договаривающиеся о мире стороны не надеялись на его прочность, поскольку «трещина» в королевском семействе оказалась незаживающей раной.

Королева Матильда в таких случаях играла роль семейного «громоотвода». Историки свидетельствуют, что она не раз становилась преградой для исполнения «варварских затей» самовластного супруга. Матильда по-своему заботилась о целостности королевской семьи, только такое ей удавалось не всегда. На мужа она действовала самым «благородным образом», не раз заставляя его лишний раз обдумать свои решения и смиряя его жестокость, прежде всего к старшему сыну.

Здесь следует заметить, что отец и сын кровной вражды друг к другу не испытывали. Явных свидетельств тому нет, и хронисты «не растекаются по древу». К тому же тот и другой испытывали сильное влияние Матильды, любимой супруги государя и матери непутевого сына. Это немаловажное обстоятельство до самой смерти Матильды скрашивало семейные неурядицы.

В противном случае жизнь королевского семейства могла выглядеть изнутри совсем иной. История во всех частях света знает немало случаев, когда сыновья силой отбирали престолы и власть у родителей. Случись такое в семье Вильгельма Английского, то хронисты с мемуаристами такому делу удивляться бы не стали, оставив бы такое дело последующим поколениям публицистов и романистов.

Известно, что она тайно пересылала сыну немалые деньги в самые трудные дни его добровольного изгнания. Делалось это в большой тайне от мужа. Когда однажды Вильгельм Завоеватель узнал об этом, то он приказал Матильде в «сильном гневе» прекратить помогать деньгами непутевому сыну. Королева ответила супругу такими словами, вышедшими из-под пера монаха Ордерика Виталия:

– Господин мой, пусть вас не удивляет, если я нежно люблю своего первенца. Волей Всевышнего, если бы мой сын Роберт умер и был погребен, скрыт от глаз живых, и если бы я могла ценой собственной жизни вернуть его к жизни, я отдала бы для него свою кровь; я, бедная женщина, могу в этом поклясться. Как можете вы думать, что я счастлива, живя в роскоши и зная, что мой сын раздавлен бедностью? Да не буду я никогда виновна в таком жестокосердии! Как бы могущественны вы ни были, вы не можете требовать от меня этого…

Вильгельм разрешил Роберту вернуться к его двору. Были прощены и спутники сына (все родом из знатных семейств), вместе с ним покинувшие Нормандию. Когда встреча отца и сына состоялась, то обладатель двух корон повторил возвратившемуся наследнику обещание, что он получит после ухода родителя из жизни Нормандское герцогство. Монарх стал чаще привлекать Роберта к государственным делам, готовя его к будущей самостоятельной жизни.

Однако согласия между властолюбивым родителем и честолюбивым сыном долго быть не могло. Роберт вновь покинул Англию, храня в душе мятежные помыслы. Тогда король Вильгельм Завоеватель проклял старшего сына, законного наследника, и в гневе лишил его наследства. Правда, до поры до времени. Гневные слова в строки завещания не воплотились.

Но на Роберта отцовский гнев желаемого результата не оказал, слишком был он упрям в желании «отделиться» от родителя и стать самостоятельным правителем Нормандии. Герцогская и именно нормандская корона давно стала для него путеводной звездой в жизни. О другом феоде Роберт и не мечтал. Младшие братья знали о желании старшего брата, и потому воспринимали его претензии как очевидное. Им приходилось быть готовым к таким реалиям в случае неизбежного раздела отцовского наследства…

…Лето 1082 года король Вильгельм провел в любимой им Нормандии, надеясь на то, что в Англии его наместники будут поддерживать должный порядок. Он умело «держал руку на пульсе» завоеванной страны, зная, что его личная власть может быть оспорена с оружием в руках. Здесь монарх имел в виду не столько повержнную знать англосаксов, сколько приближенных к нему людей, старавшихся сохранить привилегии самовластных феодалов. Ощибаться в них для короля было опасно.

В конце того года он получил тревожные известия с острова: его собственный сводный брат, епископ Байё Одо де Контевиль, эрл Кента стал строить ему козни. В чем они заключались, история до нас документально не донесла.

В «Англосаксонской хронике» под 1082 годом записано кратко: «Король арестовал епископа Одо. Был большой голод». И никаких разъяснений этого не из рядовых события.

Есть ряд версий относительно конфликта Вильгельма Завоевателя со своим сводным братом по матери. Тот имел серьезный конфликт с доверенным человеком короля Ланфранком, который обвинил епископа Одо в незаконном захвате земель. Дело разбиралось в суде Кента около 1076 года, но спорные земли остались за обвиняемым. Есть предположение, что Одо хотел без согласия на то короля оказать вооруженную помощь папе римскому Григорию VII, владения которого и Вечный город подвергались нападениям войск германского императора и буйству вождя нормандцев южной Италии Роберта Гвискара. Сам Вильгельм Завоеватель просьбу папы о помощи отклонил.

Епископу Байё суд предъявил обвинение в том, что он собирался «увести рыцарей Кента в иноземные королевства, за Альпы, невзирая на интересы своего короля». Суд приговорил эрла Одо де Контевиля к пожизненному заключению «за плохое управление Кентом». Такая мера наказания в нормандском праве давалась за измену. Королевский брат был отвезен в Нормандию и заключен в Руанский замок, где он пробыл более четырех лет. Строгому содержанию заключенный не подвергался, он больше походил на «лишение права выезда» из королевского замка.

Когда епископа Байё арестовывали в зале суда, то он смело сказал своему брату в королевской короне:

– Я клирик и священник Господень; вы не имеете права осуждать епископа без папского суда.

Вильгельм на это сразу же ответил такими словами:

– Я не осуждаю ни клирика, ни епископа, а задерживаю своего эрла за плохое управление Кентом, мне принадлежащим…

Папа Григорий VII написал протестное письмо английскому монарху. Но оно было составлено в сдержанных выражениях, и потому Вильгельм Завоеватель не обратил на него никакого внимания и, вероятно, даже не стал отвечать.

Случай с епископом Одо, королевским братом, должен был не на шутку встревожить Вильгельма Завоевателя. Подозрения и обвинения пали не на какого-то нормандского аристократа, а на человека, близкого к нему. Возможно, что именно с этого времени монарх стал подозрителен к людям, близко стоящим к «его» трону.