— Немецкое кладбище, — удивлённо сказала Анна Николаевна. — Давно, однако, мы здесь не ходили. Ишь, как аккуратно всё. Смотри, доча, всего-то два месяца оккупации, и город без боя сдавали… а сколько могил.

— Откуда?

— А вон в том доме, где был санаторий РККА, теперь немецкий госпиталь. Туда даже кое-кого из города завербовали работать.

— И наши лечат врагов?!

— Ну, я думаю, врачи-то у них свои, а санитарок и прочих подсобников не из Германии же везти. Говорят, даже медсёстры наши работают — под присмотром, конечно. Немолодые, кого не призвали в армию.

— Как это? Врагов лечить?!

— Я тоже об этом думала: как это? Возможно, медицина — такая профессия, где нет друзей и врагов. Есть просто люди, которым сейчас плохо, и ты, медик, можешь им помочь. И тебе всё равно, на каком языке они говорят и как здесь оказались.

— Не понимаю, — горячилась Валя. — Они же враги — ну и пусть бы все передохли!

— Мне трудно судить, я же не врач. Наверное, и ты права. Ведь поправятся и останутся здесь оккупантами. С другой стороны, они ранены или больны — значит, уже наказаны…

— А если бы тебя завербовали и заставили в ихнем госпитале работать?

— В их госпитале, — машинально поправила мама. — Не знаю, Валюш, у меня нет ответа. Если это будет вопрос нашего выживания, может быть, лучше работать в госпитале, чем, например, в комендатуре или на производстве снарядов. И раненые люди, наверное, все одинаковы. Но если есть возможность избежать такого выбора, я постараюсь его избежать. Именно потому, что для себя решить не могу: они больше просто раненые люди или больше враги.

За разговорами они дошли до слободки. Пётр Сергеевич был очень слаб и с трудом встал им навстречу, но даже Валя заметила, что он побрит, причёсан и в чистой рубашке. «Трудно представить, каких усилий ему это стоило», — подумала Анна Николаевна и весело-строго велела немедленно лечь. Больной послушался.

Мама и дочка занялись делами: принести дров и затопить печку, нагреть воды, поставить вариться пшено, заварить липовый чай. За делами Анна Николаевна рассказывала Петру Сергеевичу, что происходит в городе, какую рождественскую службу они видели вчера и как немцы в их квартире наряжали «ёлку».

— Аннушка Николавна, что про взрыв-то знаете?

— Достоверно — ничего. Люди говорят, что ночью взорвали комендатуру. А пожар был в другом месте. Вокзал сгорел. Дотла. Он же деревянный был. Но я ни к вокзалу, ни в центр не пошла. Побоялась. Вот Валюшу взяла и сразу к вам. Мы дальней дорогой шли — по курортной набережной, мимо бывших санаториев. Немцы там доты строят, развёрнутые к пляжу.

— Логично. Боятся. Когда наши соберутся отбивать город, то это легче с моря, чем из степи — там уж совсем всё просматривается.

— Пётр Сергеевич, а вы не знаете, комендатура — это… значит, где-то наши есть?

— Наши-то есть… Вряд ли немцы сами по дури взорвали… Но если наши — это плохой ход.

— Почему?

— Неоправданный риск. Рождественская ночь, в комендатуре никого, кроме охраны. Зачем взрывать пустой дом? Ладно бы казарму или офицерский клуб, где народу, наверное, всю ночь полно было. А тут… Ещё того гляди немцы начнут населению мстить. А вот про вокзал я совсем не понимаю. Если бы пути взрывали, я бы понял, но сжигать здание вокзала… Не вижу логики. Или мы чего-то не знаем, что там было. Ну, видите, голубушка, пока я такой хилый — ничего узнать не могу. А вы осторожнее домой идите — не дай бог им сейчас под горячую руку попасться.