Тиль решительно набрал воздуха в грудь.

— Я хочу, чтобы Вальхен осталась с нами. Чтобы стала моей женой. Ведь она давно член нашей семьи, да? Но я отношусь к ней не как к сестре!

Клаус улыбнулся сыну одними глазами.

— Я давно ждал, когда ты это скажешь.

— И… что? Вы с мамой не против?

— Мы её любим. Она хорошая девочка. Ей будет в Германии непросто — она иностранка, и ещё много лет люди будут здесь воспринимать её чужой, не просто иностранкой, а советской, будь она хоть твоей женой, хоть нашей приёмной дочкой. Это надо понимать. Но главное — не мы должны решать её судьбу. И даже не ты. Она.

— Я знаю, она любит меня. Она это сказала… но она… она плачет. Говорит, что её сердце разорвётся, когда придётся выбирать. Здесь я и все, она вас всех тоже любит… а там, в России, её родители и брат. И она ничего не может про них узнать. Она сказала, что даже ходила к пастору советоваться, как быть.

— Вряд ли пастор сказал ей что-то сильно отличающееся от того, что мы говорим. Ведь на самом деле выбор у неё невозможный. Рационально — остаться у нас, выйти за тебя и, когда всё утрясётся, пытаться искать родных. Но не всё мы делаем в жизни так, как рациональнее. И в Советском Союзе тоже неизвестно, как всё будет. Может быть, ей и не дадут сведений о родных. А возможно, узнать, что они живы, но ты не в состоянии ни чем-то помочь, ни даже просто с ними увидеться, — это ещё страшнее, чем не знать или услышать, что они погибли. Так что выбор у неё такой, какого врагу не пожелаешь.

— Она хочет туда ехать. Отец, но она же там погибнет! А если мы обвенчаемся и останемся здесь, мы будем искать их через Красный Крест! Я уже узнавал в городе. Мне сказали — это возможно!

Клаус улыбнулся.

— Когда это ты успел?

— Позавчера, когда ты меня в город отпустил. Пока туда ехал, всё продумал. И у пастора был. Он сказал, что вообще-то ей ещё только шестнадцать, а мне нет девятнадцати и надо бы подождать, но он понимает — война. В общем, он сказал, что нас можно обвенчать осенью, когда ей хотя бы исполнится семнадцать, а мне уже полных девятнадцать будет. А в городе, в Красном Кресте, мне сказали, что, как только всё закончится, можно будет начинать искать.

— Советский Союз имеет какие-то сложные отношения с Красным Крестом. Например, их военнопленные под его юрисдикцию не попадали.

— Знаю. Но они сказали, что всё равно на территории английской, американской и французской оккупации Красный Крест действует в полной мере и будет помогать всем пленным чем возможно. Мы их найдём, папа! — Глаза Тиля были полны отчаянья и решимости одновременно. — Раньше или позже найдём! Только ей нельзя туда ехать! Везде в городе уже листовки расклеены на русском и немецком с призывами, чтобы русские переходили в советскую зону для отправки домой. Обещают, что родина их ждёт. Но что на самом деле с ними будет? Мне один человек сказал, что в Союзе все военнопленные считаются предателями родины, даже если попали в плен ранеными и без сознания. А тех, кого угоняли, вообще неизвестно как примут!

— Это надо узнавать, конечно. Но ты же понимаешь, что главная победа в этой войне всё же за Советами, а не за американцами или британцами. Они и будут командовать тут на правах победителей.

— Папа, ну и что, что они победили, там будет всё тот же Сталин! Говорят, там концлагеря почти такие же страшные для своих, как… ну, как у нас были для врагов рейха.

— У нас они тоже не только для чужих были.

Тиль кивнул.

— Ей нельзя туда, отец!

— Нельзя. Мы с матерью говорили с ней. Мы тоже хотим, чтобы Вальхен осталась в нашей семье. Но, видишь ли, никто не имеет права поставить человека перед выбором между семьёй родителей и новой семьёй. А ей приходится выбирать. И, скорее всего, она не сможет съездить, найти в Союзе родных, а потом вернуться сюда. Думаю, ей не дадут вернуться. Ты должен это понимать… А решить может только она сама. И нам придётся смириться.