Другие лагеря

Валя сидела в бараке и тоскливо думала, сколько им еще здесь находиться и будут ли новые допросы после двух длинных и мучительных, что она уже выдержала. Советские офицеры приезжали сюда, в лагерь для перемещенных лиц на территории американской зоны оккупации, почти каждый день и подолгу допрашивали его обитателей: по одному, по двое, сличая показания или просто сто раз задавая одни и те же вопросы в разной форме в расчёте поймать на лжи и «разоблачить пособников врагов».

Они жили здесь уже третий месяц. Томительное ожидание и минимум дел — только поддерживать чистоту в лагере — изматывали не меньше, а то и больше, чем работа на немцев по десять часов в день. Солдатские пайки, которыми американцы снабжали обитателей лагеря, состояли из сильно пористого, невероятно белого и долго не черствеющего хлеба, тушёнки в жестяных банках, галет, шоколада и табака. Горячее готовили раз в день разъездные полевые кухни. Весёлый белозубый и чернокожий солдат огромного роста раздавал еду, заигрывая с девушками, что-то любезно говоря взрослым женщинам и почтительно подавая миску Асие двумя руками.

Все привыкли к нему и не боялись. Впрочем, вольности американских солдат дальше улыбок и заигрываний не заходили — видимо, у них с этим было строго.

Из лагеря теперь выходить не разрешалось. Говорили, что это условие советской стороны. Так ли это или новое командование просто не хотело себе лишних хлопот, Валя не знала, да ей и было всё равно.

Американцы и впрямь вели свою пропаганду. Приглашали в Америку. Обещали статус беженца, право на работу и хорошие деньги. Кто-то соглашался, и тогда его переводили в другое место. Но большинство с нетерпением или тревогой ожидали отправки домой. Одни суетились, правдами и неправдами добывая какие-то полезные вещи, которые можно увезти с собой, другие не хотели ничего — лишь бы скорее в путь. Валю не прельщали ни Америка, ни немецкие «трофеи», ни что-либо другое. Она просто ждала.

Пару раз в неделю она оживала — когда приезжали Шольцы. Иногда Марта и дети, иногда дети с Клаусом. И никогда — Тиль. После мучительного, внешне тихого, но раздиравшего душу объяснения с Тильманом в конце мая он не приезжал в лагерь ни разу. Валя понимала. Она тосковала по нему каждую минуту. Чувствовала его объятия, мокрые волосы и струи дождя, бьющие по их лицам. Слышала за плечом его смех или реплику, когда попадалось что-то забавное. Помнила прогулку у реки и время от времени вплетала в косу какую-нибудь ветку. Тосковала, но совсем не была уверена, что им обоим станет легче, соберись он приехать.

Недавно Марта рассказала, что у них увели всё стадо. У немцев не было обычая сторожить коров безотлучно. На огороженном пастбище те не могли заблудиться, да и хищники им не грозили. По привычке Шольцы думали, что никто здесь не ворует. Однако кто-то разобрал изгородь среди бела дня. Обнаружив это, Клаус кинулся вдогонку по следу стада, но тот оборвался у реки. Неглубокая, но широкая река и сухие, хорошо утрамбованные дороги не давали возможности проследить, куда на том берегу угнали скот.

Весной, во время наступления американцев, посевы на полях уничтожила прошедшая техника, а новых семян и тем более — рассады взять было неоткуда. Оставались куры, но, если их съесть, сказала Марта, зиму мы не продержимся. Птицу теперь стерегли. Яйца, огород и остатки старых овощей пока спасали от голода, однако впереди ждала осень… без урожая, без карточек на муку и хоть какую-то бакалею. В городе голод уже начался, и Шольцы с тревогой ожидали тяжёлой зимы.

На табак из своего пайка Валя выменивала у американских солдат добавочную тушёнку и шоколад, присоединяла к своим, откладывала часть хлеба и отдавала всё Шольцам, как бы ни возражали каждый раз взрослые. Зато дети визжали от восторга, увидев шоколадки. Как-то Валя обратила внимание, что банки с тушёнкой — разные. Присмотрелась: маркировка на некоторых оказалась немецкой. Видимо, рачительные американцы нашли и распотрошили немецкие военные склады, но пустили их на прокорм в лагерях, а не на раздачу голодавшим немцам.

— Что ж, право победителя, — сказала на это Марьяна.

Марта нервничала и каждый раз порывалась вернуть Вале что-то из продуктов, но девушка настойчиво отдавала весь запас. Ей и правда вполне хватало одного горячего блюда в день и пары кусков хлеба или галет на завтрак и ужин. Тем более что весь день можно было кипятить в бараке воду и заваривать чай или кофе, тоже выдаваемые из армейских запасов. Даже сахар иногда находился на столах.

Марьяна, увидев, что Валя отдаёт Шольцам продукты, тоже стала менять на табак и подкладывать ей дополнительные банки.

Валя про себя удивлялась популярности курева среди солдат. Ей казалось, что от такой гадости, какой пахнут солдатские самокрутки, невозможно получать никакого удовольствия. А уж лекции Петра Асафовича о воздействии табака на лёгкие она помнила как дважды два. Тем не менее табак оказался самой ходовой валютой.

Однажды они с Марьяной в очередной раз заговорили про Нину и детей. Как бы узнать, что там у них делается, как бы их повидать? Усадьба Хоффмана была от нового лагеря далеко — не сбегаешь. Да и не выпускали теперь американцы. Асие, решительно настроенная ехать домой, тоже была теперь в лагере, а о Нине подруги беспокоились. Наташка поболтала с молодым весёлым охранником, и он согласился за лишнюю пачку табака отвезти записку и привезти ответ.

Марьяна, Наташа и Валя долго сочиняли письмо. Сообщили, что Ульянка с Томашем живут на отдалённом хуторке у хороших людей; написали, что у них самих всё хорошо — сыты, одеты, в чистоте и тепле. Умолчали о допросах — ну правда, зачем ей это… Велели немедленно написать ответ и передать с тем же солдатом. Вопросов получилось больше, чем рассказов о себе: про детей, про Зосю, про саму Нину и, наконец, про Уве Хоффмана. Между прочим спросили и о дальнейших Нининых планах. На самом деле этот вопрос больше всего и интересовал подруг, но они аккуратненько вписали его в самом конце, после «А кстати…».

Из ответного письма, привезённого вечером, узнали, что у Хоффмана пока не голодают, что дети здоровы, что они обожают Зосю и очень дружат с Уве, что и Маришка, и Вася уже хорошо болтают по-немецки, что семья дочери Уве — очень симпатичные люди, а с их трёхлетним малышом её ребятишки с удовольствием возятся. «А кстати… — лукаво повторив их слова, приписала Нина в конце послания, — мы с Уве договорились, что оформляем брак, хотя бы ради того, чтобы мне не возвращаться с ребятами на пепелище. Я не обещала Уве романтической любви — пока, во всяком случае, её нет, — но обещала уважение, доверие и дружбу. Он сказал, что ему пока достаточно. Так что мы остаёмся здесь».

— Слава Аллаху, — тихо прошептала Асие.

— Ура! — завопила Наташа, подпрыгнула и на радостях чмокнула американского солдата — их добровольного почтальона. Марьяна только смеялась, глядя, как ведёт себя взрослая двадцатилетняя девица.