Так и стояли они посреди холла, обнявшись, даже не пытаясь что-то сказать, будто заново узнавая друг друга — не глазами, не словами, на ощупь, привыкая, боясь увидеть, что сделали с ними прошедшие сорок пять лет. Так и стояли, пока со стуком не открылись двери лифта и вихрем не налетела на них плотная коренастая дама с медно-рыжими кудрями.

— Вальхен! Моя Вальхен! Мы дождались!! Какое счастье!

— Боже, Лизхен, это ты?!

Позади Лизбет улыбался и ждал, пока утихнет пыл младшей сестры, высокий крупный мужчина, похожий на классического профессора из книжек — только без бородки: в больших квадратных очках, с лысеющей со лба головой и проседью на рыжеватых висках.

— Ли-из, теперь моя очередь обниматься, — сказал он наконец, и опомнившаяся Валентина шагнула к нему.

— Себастьян?

— Басти, с твоего позволения… Когда это ты звала меня полным именем, Вальхен? — Он сгрёб её в охапку и, бесцеремонно подняв над полом, покружил.

Валентина радостно обнимала Лизбет и Себастьяна, смеясь и плача и уже не стыдясь своих слёз, но взгляд её всё время возвращался к Тилю, будто она не верила, что он здесь.

Окружающие с любопытством поглядывали на группу немолодых людей, бурно восклицающих что-то по-немецки.

Номер для Валентины был заказан, но она даже не стала туда заходить, чтобы оставить сумку. Басти предложил пойти в гостиничный ресторан. Валентина робко сказала, что, может быть, лучше не на людях… может, где потише. Вот в парке рядом… Тиль немедленно забрал у Вали сумку, сказал несколько слов портье, что-то про закуски, и повёл всех в свой номер.

— Вальхен, расскажи о себе. Как ты живёшь? Ты ещё работаешь или уже на пенсии? — Лизбет не потеряла способности задавать сто вопросов сразу. — Кто ты по профессии? Ты же хотела стать врачом?

— Я медсестра-массажистка. Работаю всю жизнь в детском санатории. У нас ведь город — детский курорт. Сюда больных ребятишек со всего Союза привозили. И сейчас тоже. А врачом… да, хотела когда-то. Только с моей анкетой… никто бы меня не взял в институт, да ещё в медицинский. Я, когда вернулась, только семилетку вечернюю смогла закончить… что до войны не закончила… и всё. А позже курсы массажистов. Тогда в десятилетку не всех брали, да я и взрослая уже была, работать надо было.

— Что значит «с твоей анкетой»? — переспросил Себастьян.

— Я теперь плохо говорю по-немецки, да?

— Ты удивительно хорошо говоришь, я просто не понял про анкету. Что такого было в твоей анкете?

— Если не хочешь, можешь не рассказывать, — поспешно сказал Тильман, предостерегающе взглянув на брата.

— Ах да, у вас, может быть, не так. У нас было правило: когда… приходишь… на работу или поступаешь в институт, заполняешь большую анкету. Там есть вопросы: были ли вы в плену или на оккупированных территориях во время войны, были ли вы или ваши родные в тюрьме или ссылке, есть ли родственники за границей… А я же была и на оккупированной территории, и в Германии… И соврать нельзя — всё равно проверят, и тогда только хуже будет.

— Ну и что, что была?! У вас же полстраны захватили! Не ты же нацистов туда пустила!

Валя улыбнулась краешком губ: Лизхен по-прежнему горячится, как в детстве.

— Считалось, что если человек был на оккупированной территории, то мог сотрудничать с нем… с фашистами. А тем более если был в Германии.