Он затворил дверь и прошел по искривленным половицам мимо низкого столика с недопитыми кружками: отец часто пил каф. Лексос был в покоях пару раз, но сразу же понял, в каком ужасном состоянии комната. Повсюду скопилась пыль, мерцавшая в лучах лунного света, с окон свисали высохшие цветы, расположенные в каком-то диковинном порядке, но о чем-то напомнившие Лексосу. Вроде бы о детском стишке, служащем для защиты, еще из той, прошлой жизни, до Стратафомы. Мама напевала детям песенку и помогала развешивать орнаменты.

Но все было до того, как Васа сорвал ее цветы и позволил посту стратагиози затмить его мысли.

Лексос направился к ближайшему окну и коснулся дрожащей рукой грубо обрезанных стеблей лаванды и цветка, называемого местными жителями теролией. Сомнения, которые мучали его вечером, вновь всплыли на поверхность, мутные, тянущие из него жилы. Сейчас он не отказался бы от стакана воды или ведра для рвоты.

– Она развешивала их в спальне, – прозвучал голос у него за спиной, глухо и устало, будто его оторвали от тела, а затем неуклюже пришили обратно.

Лексос обернулся и увидел, как мерцают глаза Васы во тьме.

Знакомый силуэт заставил сердце Лексоса сжаться. В обсерватории он легко сделал выбор, а теперь, когда отец был перед ним во плоти, то, что казалось единственным правильным решением, холодным и просчитанным, необходимым для спасения Тизакоса и рода Аргиросов, превратилось в нечто живое, трепещущее.

«Мне жаль, – хотелось сказать Лексосу. – Мы совершили ошибки, я должен их исправить».

– Помню, – ответил он и опустился на колени подле кровати.

Слабый свет упал на морщинистое лицо Васы, и юноша не мог сдержать болезненное чувство в груди – то ли любовь, то ли сочувствие. Говорят, стратагиози не стареют, наверное, так оно и есть, но Васа выглядел как старик.

– Твоя мать, – продолжал он и перевел взгляд на открытое окно.

– Да?

– Она была красивая? Не могу вспомнить, – Васа вздохнул, протирая глаза.

– Я видел ее в последний раз ужасно давно, – прошептал Лексос, хотя лицо матери уже появилось перед внутренним взором.

Она была красива в глазах родных детей, и доброй юноша ее не назвал бы, а, скорее, – постоянной. Всегда одинаковой, с одними и теми же убеждениями и ценностями. Хотя, возможно, это лишь потому, что ей не было дано времени измениться.

Однако Васа не это хотел услышать.

– Да, очень красивая.

Она умерла за месяц до того, как началась серьезная кампания Васы за пост стратагиози. Лексос помнил пустой дом, безликих женщин, что приглядывали за детьми по очереди, пока не вернулся отец, окровавленный и сгорбленный, и не забрал отпрысков в Стратафому. Близнецы плакали всю дорогу, и в поместье их заманили обещанием отдельных спален. Тогда они были малышами, и Реа вечно спрашивала, где мама и когда вернется.

Лексос понимал, что она умерла, несмотря на уклончивые речи и посулы Васы. Почему для мальчика это было кристально ясно? Отец тогда даже не заговаривал о том, что случилось.

– Как она умерла? – спросил Лексос.

– Быстро, – ответил Васа после паузы.