Я улыбнулась. Я хорошо знала, что женская улыбка обладает множеством преимуществ, и самое главное – дает нам возможность выглядеть очаровательно безобидными, искренне счастливыми существами, которые одобряют любое действие наших мужчин. Мужчины вообще предпочитают улыбчивых женщин. Со мной бывало и такое: мужчины останавливали меня на улице и говорили, что я должна чаще улыбаться. Собственно, мое тело никогда по-настоящему мне не принадлежало: я, конечно, о нем заботилась, но в основном ради мимолетного внимания мужчин, а потом старалась как-то его к ним приспособить. По крайней мере, так было двадцать лет назад; но теперь мое тело снова принадлежит мне – точно некая игрушка, отнятая у ребенка его старшим братом или сестрой и впоследствии ему возвращенная, но уже сломанной, более не представляющей интереса. И вот в шесть лет моя дочь уже начинает получать свои первые «женские» уроки. Надень что-нибудь посимпатичней.

– А вот и она!

Эмили надела розовое платье, недавно купленное ей Домиником. На самом деле это, видимо, был некий театральный костюм – скорее всего, героини диснеевского мультфильма. Платьице выглядело нарочито потрепанным, особенно на подоле, и тесноватым в плечах. На ногах у Эмили были резиновые «веллингтоны» с медвежонком Пухом; на голову она зачем-то напялила вязаную шапку.

Мне стало смешно. Похоже, «урок женственности» она пока что усвоила плоховато.

– Тебе разве не жарко в такой шапке? – спросила я.

Эмили молча покачала головой, но вид у нее при этом был настолько виноватый, что я сразу поняла: тут что-то не так.

– Дай-ка я посмотрю, – ласково предложила я.

Эмили опять покачала головой. По-прежнему молча.

Доминик, одарив ее теплой улыбкой, спросил:

– Ну что ты, Милли? В чем дело? В этом платьице ты просто настоящая принцесса. Только принцессы не прячут свои чудесные блестящие локоны под старыми шерстяными шапками.

Теперь Эмили выглядела затравленной, да и в глазах ее уже блестели слезы. Разумеется, Доминик тут же ее обнял и стал спрашивать:

– Ну, что такое, дорогая, что случилось?

Эмили сдернула с головы шапку, и оказалось, что волосы под ней выстрижены очень коротко и очень неровно – явно неумелой детской рукой; местами у нее даже кожа на голове просвечивала, такая младенчески розовая.

– Господи, милая ты моя, а где ж твои волосы?! – не сдержался Доминик. Было заметно, что он искренне огорчен случившимся. – Зачем же ты их обстригла? И какими ножницами? Ты ведь могла серьезно пораниться!

Эмили зарыдала.

– Мне пришлось их срезать, – объяснила она. – Он ведь в водопроводных трубах живет и может оттуда высунуться и кого хочешь за волосы к себе втащить.

У меня вдруг на минутку словно заложило уши – такое ощущение иногда возникает, когда поезд на большой скорости въезжает в туннель. Реальную действительность заслонило очередное воспоминание: я стою в ванной комнате, на крышке унитаза высится стопка книг, а мои рыжие локоны один за другим падают на пол. И тут раздаются голоса моих родителей, но мне кажется, что они доносятся со дна глубокого водоема:

Ты только посмотри, папочка! Ну вот зачем она это делает? Что с ней такое, скажите на милость?

Не волнуйся, дорогая. Это всего лишь волосы, они отрастут.

И я спросила у своей дочери, чувствуя, как тихо, словно издали, звучит мой голос: