У него была привычка затаить обиду, а потом обрушить ее на тебя – эти слова Джерома я вспомнила с неким осторожным чувством вины. Мысль о том, что Конрад на самом деле мог оказаться далеко не таким «милым и славным», казалась мне почти кощунственной. Еще сильней встревожило меня то мгновенное ощущение узнавания, которое я испытала при этих его словах; ощущение, сходное с тем, когда нечаянно подслушаешь то, чего тебе слышать не полагается.

Ш-ш-ш. Мы же не хотим, чтобы нас поймали.

А ты уверен, что это безопасно?

Ш-ш-ш.

Голоса из его комнаты, которую посещают призраки. Голоса из…

…сливного отверстия в раковине.

Я оттолкнула поднос с завтраком. Кофе в чашке совсем остыл. И хотя за окном был июль, я вдруг вся покрылась гусиной кожей. И тот металлический привкус снова вернулся, и начался звон в ушах, как после удара по голове. Воспоминание было совсем коротеньким, но совершенно отчетливым; я словно увидела что-то на дальнем конце длинной темной трубы. И те голоса я теперь тоже слышала более отчетливо, словно в памяти немного сдвинулась какая-то заслонка.

Слушай, старик, пошли отсюда. Она же еще совсем маленькая.

Ты что, старина, это ведь просто шутка. Давай, веселей!

Я встала с постели и поспешно вытащила из нашего с Домиником гардероба первое попавшееся платье – зеленое, на тонких бретельках. Вообще-то это было одно из самых любимых его платьев. Я надела его с «мартенсами», хоть и знала, что подобный выбор мать Доминика, несомненно, отвергла бы. Однако сама я в такой обуви чувствовала себя гораздо свободнее. Я тщательно расчесала волосы и собрала их сзади в «конский хвост»; макияж я наносить не стала и от этого сразу почувствовала себя чуточку лучше. Только во рту по-прежнему был такой вкус, словно я держала там горсть медных монет.

Знаете, Рой, некоторым воспоминаниям свойственно выжидать, лежа порой у самой поверхности. Я ведь с раннего детства даже не вспоминала о друзьях Конрада. А тут вдруг что-то явственно вспомнилось – и воспоминание это было совсем близко, его, казалось, можно почти коснуться. Видимо, его пробудило предвкушение праздника по поводу моего дня рождения. Но сути его я пока не понимала. С чем оно было связано?

Я присела на край постели и уставилась на поднос, принесенный Домиником. Кофе, апельсиновый сок, французский тост, розовая роза в склянке из-под джема. Тост был совсем холодный, но я все-таки откусила кусочек. Он оказался еще и слишком сладким и жирным. Доминик всегда буквально заливает французские тосты «Золотым сиропом».

Снизу доносился звон посуды – Доминик наводил порядок на кухне. И вдруг водопроводная труба в туалете издала какой-то прерывистый стон, а затем хриплое карканье, прозвучавшее почти как некое слово.

Давление в трубах поменялось, только и всего, машинально утешила я себя. Никакого чудовища там нет, и в унитазе никакие жуткие твари не шныряют, и никакой мистер Смолфейс за тобой не следит!

Я подошла к раковине, чтобы вымыть руки, заглянула в сливное отверстие и увидела там комок длинных волос, намотавшихся на хромированную решетку. Наверняка волосы Эмили или, может, Доминика, решила я и осторожно, ногтями, попыталась вытащить этот отвратительный комок, пока он не засорил трубу. Но волосы оказались гораздо длиннее, чем я думала, и были перепутаны со всяким мусором, а сверху покрыты отвратительной черной слизью, и только теперь я разглядела, что волосы-то мои собственные.

А затем, словно это жуткое воспоминание было неразрывно связано именно с комком волос в сливном отверстии, я услышала голос моего брата, причем настолько близко, что вся похолодела от страха: Вот здесь он и живет. В сливном отверстии. Сюда он и детей затягивает.

И старые, давно похороненные ощущения вдруг разом вырвались из-под спуда подобно засору из водопроводной трубы, и я почувствовала, что падаю во тьму, как Алиса, когда она провалилась в кроличью нору.