– Ты хорошо выглядишь, Ребекка. Тебе подходит работа учителя. Как, кстати, она у тебя идет? И как там наша маленькая Эмили? Что-то ты давненько ее к нам в гости не приводила.

А это уже что-то новенькое, подумала я: я уж и припомнить не могла, когда мои родители интересовались, как у меня идет работа и как поживает моя дочь. Странно, что они вообще ее имя помнили. Впрочем, по имени они ее никогда не называли – она всегда была для них просто «ребенком». Отец подал мне чашку чая, в который, как всегда, было налито слишком много молока. И все же на этот раз глаза его смотрели на редкость осмысленно, в них было понимание, и от одного этого сердце мое так и забилось. А что, если… Что, если на этот раз все изменится?

– Ты ведь не против желтого, дорогая? – вклинилась в наш разговор мама, держа в руках плошку с сахарной глазурью. Я кивнула, и она тут же добавила в плошку воды и немного желтого пищевого красителя. – Я могла бы, конечно, испечь еще один, специально для тебя, с розовой глазурью, но, по-моему, желтый одинаково годится для мальчиков и для девочек.

– Желтый цвет – это прекрасно. Спасибо, мам, но с розовой глазурью печь не нужно, – сказала я. – Но, к сожалению, завтра я, скорее всего, прийти не смогу.

Я, конечно же, напрочь позабыла о нашем с Конрадом общем дне рождения. Вообще-то я всегда старалась избежать прихода к родителям в этот день. Да и праздновали они всегда исключительно рождение Конрада. Но на этот раз этот «праздник» чисто случайно совпал с днем моего еженедельного визита.

– Э нет, на сей раз тебе придется прийти! – воскликнула мама даже с каким-то ликованием. – Ведь теперь Конрад возвращается домой насовсем.

Жаль, что человека почти никогда не убивает само падение, сказала я как-то своему терапевту. Он умирает только после распроклятого удара о землю. Мои родители пребывали в состоянии свободного падения уже много лет, и уже много лет я с ужасом ждала того момента, когда они наконец «ударятся о землю», то есть осознают, что Конрад мертв. Однако осознание этого так и не наступало, и я, видимо, была приговорена к пожизненному ожиданию.

– Ох, мама! – Вкус во рту у меня был такой омерзительный, словно кто-то напихал туда целую горсть мелочи, вымочив ее в бренди. – Мы ведь столько раз с тобой об этом говорили. Конрад никогда домой не вернется. Что бы с ним тогда ни случилось, теперь все кончено. И тебе нужно все-таки попытаться…

– Да нет, он действительно возвращается! – Она даже засмеялась от радости. Лицо ее так и светилось. – Он нам написал, Ребекка! Мы вчера от него письмо получили. Его так долго не было дома, но теперь наконец-то…

– Нет, – сказала я. – Пожалуйста, мам. Не начинай все сначала.

Раньше тоже, конечно, такое случалось. Несколько раз, когда я подростком еще жила дома, мы получали письма от людей, утверждавших, что знают Конрада; а кое-кто даже утверждал, что он и есть Конрад. В целом таких писем было, наверное, десятка два, и каждое приносило с собой мучительное возрождение надежды и последующее разочарование. Мне так хотелось сказать ей: мама, именно возродившаяся надежда и способна тебя убить. Ибо именно крушение надежд в первую очередь и убивает, когда человек в очередной раз с треском падает с небес на землю.

Но тут вмешался отец и, озабоченно поглядывая на маму, возразил:

– Нет, Беки! На этот раз действительно все иначе. Совсем не так, как с теми авантюристами. Это письмо действительно написал он, наш мальчик, у нас нет в том ни малейших сомнений. – Он ласково обнял меня за плечи своей теплой рукой. – Он ведь и о тебе спрашивал. Спрашивал, как там малышка Бекс. Да пойдем, дорогая, я тебе это письмо покажу.

– Пожалуйста, пап, не надо.

Но отец уже вел меня к камину. Там на полке возле часов под портретом Конрада лежал какой-то конверт. Еще мгновение – и отец подал мне его; конверт был из хорошей плотной бумаги, адрес написан от руки, почерк уверенный, буквы округлые…

– Вот, дорогая, сама прочти.

А мне вдруг захотелось убежать. Убежать и никогда больше сюда не возвращаться. Но, к сожалению, это полностью противоречило моему характеру. Видите ли, Рой, если у меня появляется враг, то я непременно должна ему противостоять. Разумеется, мне и в голову не могло прийти, что это письмо действительно написал мой брат. Все подобные сценарии мне были уже известны, но реальным фактам соответствовал только один: мой брат мертв, вполне возможно, похищен тем, кого моя травмированная память по-прежнему отказывалась идентифицировать и воспринимала не иначе как некое чудовище. Дети вообще воспринимают мир иначе, чем взрослые. Они как бы пропускают реальные факты, с которыми столкнулись, сквозь фильтр волшебных сказок и метафор. То существо, которое я называла мистером Смолфейсом, на самом деле являлось олицетворением моего страха, но ведь кто-то же из реальных людей послужил триггером этого страха, и это явно был обыкновенный живой человек.

Некоторое время я просто вертела этот конверт в руках. Почтовый штемпель был расплывчатым, нечитаемым. Обратного адреса не было вовсе, имелся только наш, написанный совершенно правильно вплоть до почтового индекса.

Это интересно, думала я. Большая часть тех писем, которые мы получали раньше, сразу выглядели весьма неубедительно – почтовый индекс отсутствовал, фамилия написана неправильно, а некоторые, судя по штемпелю, явно отправлены из какого-то учреждения. Я даже стала с ходу узнавать тот стиль, что был одинаков для всех подобных писем: тонкая дешевая бумага, само письмо написано карандашом, отдельные слова «для большей выразительности» подчеркнуты. Некоторые авторы чуть ли не «в первых строках своего письма» просили денег. А кое-кто утверждал, что ему удалось «отправить весточку с того света» по просьбе Конрада, душа которого сразу же «вступила с ним в контакт», едва началась ее «жизнь после смерти». Один такой «автор» откуда-то узнал о любви моего отца к передачам номерных радиостанций и принялся убеждать его, что это не просто цифры, а сигналы инопланетных существ, которые соблазняют мальчиков, а потом используют их для своих тайных экспериментов. И каждый раз, получая такие письма, мои родители преисполнялись нервной надеждой, хотя даже на меня, еще почти ребенка, все эти послания сразу производили впечатление наглой подделки.

Однако сегодняшнее письмо и впрямь весьма отличалось от других. И написано оно было на отличной писчей бумаге кремового оттенка, причем ручкой, а не карандашом, и конверт был дорогой, и почерк аккуратный, и тон спокойно-интимный. Я прочла: