Сурьма взяла с высокого трёхногого столика салфетку и, окунув её в кувшин с водой, дочиста стёрла с лица пудру. Веснушки зазолотились ещё ярче. Трёхногий столик поплыл куда-то в сторону вместе со стоящим на нём кувшином и брошенной салфеткой, стены и без того тесной комнатки неотвратимо поползли на Сурьму, тонкая нить жемчуга на шее превратилась в удавку. Нужно выйти на воздух, немедленно!

Подобрав длинный подол, цеплявшийся за мыски расшитых бисером туфель, Сурьма вышла через узенькую дверцу на задний двор церкви, сделала пару глубоких вдохов: при каждом казалось, что жемчужинки впивались в её кожу чуть не до крови.

Было пасмурно и прохладно, и так хотелось, чтобы пошёл дождь!.. Закрыв глаза, она подняла лицо к небу и застыла, ожидая, что вот-вот крупные холодные капли упадут на её лоб и пылающие щёки, зашуршат по листьям розовых кустов, растущих вдоль ведущей к калитке дорожки. Но вместо дождя почувствовала на себе чей-то взгляд.

Открыла глаза, с трудом возвращаясь в этот мир. За низенькой зелёной оградой заднего церковного двора стоял Висмут.

Сердце ухнуло вниз, земля дёрнулась под ногами, глаза заволокло серебристым маревом, розовые кусты двинулись мимо Сурьмы, словно железнодорожный состав. Ещё миг — и она налетела на Висмута, неожиданно оказавшегося слишком близко — ближе, чем она ожидала, вскинула руки, обвила его шею. Он хотел что-то сказать, но вместо этого поцеловал её.

Сердце бухнуло один раз и, кажется, остановилось. Как остановился и весь мир вокруг — замер, а потом просто исчез. Не осталось ни вымощенной камнем дорожки под ногами, ни медоточивого аромата розовых кустов, ни нависающих сверху лиловых туч. Были только сухие горячие губы и сильные руки, и насквозь пронизывающий, будоражащий запах креозота, и упоительный, бесконечный поцелуй…

— Не выходи за него, — выдохнул Висмут, и эти слова вернули на свои места и вымощенную камнем дорожку, и аромат розовых кустов, и низкие тучи.

Ладони Сурьмы соскользнули с его плеч.

— Я не могу, — произнесла сипло, едва слышно, — у меня нет выбора.

— Есть.

Что-то блеснуло на границе поля зрения. Сурьма опустила глаза и встретилась с сотней мельчайших своих отражений в гранях прозрачного камня: Висмут держал в руке кольцо.

— Ах вот вы где! — пронзительно раздалось из-за спины раньше, чем Сурьма успела осознать произошедшее. — Господин Нильсборий, Сурьма! Все уже собрались и ждут! — госпожа Кельсия скорым шагом подошла к дочери. — А вы кто такой? — глянула она на Висмута. — Впрочем, неважно! Если вы приглашены, будьте добры, войдите через главные двери и займите свободное место. Сурьма, пойдём, все ждут лишь тебя! — она сунула в руки дочери свадебный букет и потянула её прочь.

Настойчиво увлекаемая маменькой к церкви, Сурьма отлепила потрясённый взгляд от кольца и подняла глаза на Висмута.

— Сурьма! — одними губами позвал он.

— Господин Нильсборий! Ведите дочь к алтарю! — скомандовала Кельсия, сунув руку Сурьмы под отцовский локоть, и подтолкнула мужа ладошкой в спину, смахнув с его пиджака невидимую соринку.

И Нильсборий повёл оглушённую, онемевшую, растерянную Сурьму в церковь. Он видел, с какой безысходной тоской она оглянулась на того мужчину — видимо, того самого.

А сам Нильсборий, судя по всему, в выводах ошибся! Этот поцелуй, свидетелем которого он нечаянно стал, и взгляд, которым этот мужчина смотрел на Сурьму, не вписывались в его прежнюю теорию о безответной любви дочери.

Затворив дверь на улицу, Кельсия стряхнула невидимые соринки с белоснежного платья невесты, ещё раз поправила тонкий венок в её волосах.

— Ну всё, с Богом! — кивнула маменька и вышла из комнатки.

За дверями застучали её торопливые шаги — Кельсия спешила занять своё место на церемонии раньше, чем начнёт петь хор.