Сурьма стояла перед высокими двустворчатыми дверьми, отделявшими её от Астата и новой жизни, — словно марципановая фигурка на верхушке свадебного торта: такая же белая, такая же неподвижная. Рука в шёлковой перчатке безжизненно висела, перекинутая через отцовский локоть. Господин Нильсборий покосился на дочь. Нежно и переливчато запел хор. Мальчик-служка распахнул двери. Нужно было переступить порог, но ноги вросли в мраморный пол, а сердце осталось на заднем дворе церкви…

— Пойдём? — шёпотом спросил отец. — Или… нет?

Сурьма не ответила. Кажется, она даже не слышала вопроса. Стояла и смотрела перед собой, не видя длинный проход, украшенный цветами, вдоль которого собрались гости.

Хор пел. Невеста не шла. Дамские шляпки начали тревожно вертеться, выглядывая из толпы. Господин Нильсборий сделал неуверенный шаг вперёд, и Сурьма послушно шагнула вместе с ним.

— Знаешь, дорогая, — тихо шепнул ей отец, — твоё счастье для меня дороже всего на свете.

Шаг.

— И для матушки тоже.

Ещё шаг.

— Дороже дома и всех на свете богатств.

Шаг.

— Мы твои родители, и полагаем, что смыслим в этой жизни чуть больше.

Ещё шаг.

— Но даже мы не можем знать, что для тебя будет истинным счастьем.

Шаг.

— Это знаешь только ты.

«Да что же так долго-то!» — ёрзала на своём месте госпожа Кельсия. «Почему идут так медленно?» — заволновался вытянувшийся в струнку Астат.

— Поэтому никто, кроме тебя, — продолжал отец, — не может сделать правильный выбор.

Шаг.

«Долгое будет венчание, — мысленно вздохнул отец Молибден, — а у меня ещё следом крещение…»

Сурьма молчала и, казалось, даже не дышала. Смотрела прямо на Астата и не видела его, хотя тот был уже совсем рядом.