— Мне вовсе не…

— Я не хочу быть тебе просто другом. У меня не хватит на это сил. Прости.

Она моргнула так, словно пыталась избавиться от наваждения, переключить этого слишком хмурого, слишком серьёзного, какого-то жёсткого, непривычного, неправильного Висмута-мужчину на прежнего — понимающего и мягкого Висмута-друга. Но он не переключался. К её горлу подобралась ледяная рука и всё крепче и крепче сжимала его изнутри.

Висмут говорил что-то лишнее, неуместное, пугающее. Поэтому Сурьма старалась слушать его, как сторонний шум, не вдумываясь в смысл сказанных им слов, хоть этот смысл уже и подступил к ней вплотную, и не замечать его было невозможно. Он был везде, во всём, куда ни глянь: в улыбках, жестах, взглядах, прикосновениях…

— Утром я получил ответ на отправленную чуть раньше телеграмму, — продолжал «неправильный Висмут». — После этой поездки я вернусь в Дивинил на «Почтовые линии». Меня там уже ждут.

Это пропустить мимо ушей не удалось.

— Что?! — воскликнула Сурьма. — Но как же так?!

Висмут молча смотрел на неё, смотрел не как обычно: взгляд был пронзительный и твёрдый.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал! Только не сейчас! Ты нужен мне, Висмут!

— Ты можешь меня остановить, — спокойствие в его голосе походило на тишину перед грозой — потрескивало от скрытого напряжения.

— Как?! Скажи, чем я могу тебя хотя бы задержать?!

— Ты знаешь.

Она застыла резко и неожиданно, словно попавший в смолу жучок. Замерло рваное, взволнованное дыхание, затихли тревожные барабаны в ушах. Взлетевшая рука так и не достигла губ, остановившись на полпути. В голове стало до ужаса тихо и пусто, словно весь рой разноголосо жужжащих там мыслей вылетел вон. Но одна всё-таки зацепилась: Никель был прав! Во всём! Но он ошибся, если считал, что ей достанет смелости, чтобы свернуть с предназначенного для неё пути…

Висмут стоял так близко и ждал ответа, и смотрел прямо на неё. Сурьма чувствовала себя зверьком на рельсах, попавшим в свет паровозного прожектора: ни убежать, ни спрятаться, ни свернуть во тьму. Хорошо, что он не произнёс этот вопрос вслух: пока слова не сказаны, они не так опасны. И этот смысл — пока ещё домысел. Можно даже притвориться, что и не могло быть никакого вопроса, особенно если выбор, которого этот вопрос от тебя потребует, ты сделать не в силах, как локомотив не в силах свернуть с кем-то проложенных рельсов, выбрать иной путь.

«Только бы он не сказал это вслух, только бы не сказал!» — стучало в висках Сурьмы, пока она пыталась выдавить из себя ответ: не честный, но правильный…

— Я не могу, — наконец едва слышно выдохнула она.

Сурьма не поняла, что именно изменилось, но ей показалось, что глаза Висмута погасли, словно выключились буферные фонари. Сейчас в них не было ни привычной мягкости, ни новой пронзительности. Осталась только какая-то чужая остекленелая отрешённость.

Он не ответил, только кивнул. А потом забрал из её рук мешочек с цилиндрами.

— Зароем эту тайну, Сурьма, как будто её и не было, — сказал он, и изогнувшийся уголок рта обозначил потрескавшуюся от внутреннего холода полуулыбку, — и мастер Полоний останется для мира не тем, кем он был на самом деле — раз уж на то была его воля, — и, прихватив лопату, Висмут отправился подальше от поезда, чтобы закопать звуковые цилиндры, а Сурьма стояла и смотрела в окно ему в спину.

«Я всё делаю правильно, — безуспешно убеждала она себя, — делаю то, что должна. То, чего от меня ждут».