Нина сбегала в дом, осторожно, чтобы не разбудить, разжала Темкину ладошку и, превозмогая чувство брезгливости, взяла двумя пальцами клок свалявшейся шерсти.

– Вот. – Она положила клок на перила перед Яковом. – Чье это?

Шерсть Яков рассматривал долго. Как-то даже подозрительно долго. Разглядывал, обнюхивал, словно сам был волком, а не человеком.

– Это не волчья, – сказал наконец.

– А чья тогда? Собачья? – Она с трудом могла представить собаку такого размера. А может, причиной всему были туман и страх, которые искажали восприятие мира.

– И не собачья. Я не знаю. – Яков помотал головой. – Не видел я зверья такого цвета.

А цвет и в самом деле оказался необычный. При солнечном свете некоторые волоски уходили в серебро, почти как новогодняя мишура, но ведь не бывает ни таких волос, ни такой шерсти.

Из дома послышался громкий Темкин плач. Нина, зажав в руке клок, бросилась в дом.

Темка сидел на кровати, тер кулаками глаза и плакал.

– Мама, – сказал он, стоило только Нине переступить порог.

– Я здесь, сына! – Она присела на кровать рядом с Темой, погладила по влажной спросонку макушке, подумала, как было бы здорово, чтобы он сказал еще что-нибудь.

И он сказал.

– Сущь, – сначала сказал, а потом закричал в голос, забился в Нининых объятьях: – Сущь! Сущь!! Сущь!!!

Это странное слово что-то значило. Оно волновало и пугало ее маленького сына.

– Все хорошо, Темочка, больше тебя никто не обидит.

Клок шерсти выпал из ее разжавшихся пальцев, спланировал на пол. Темка вывернулся, соскользнул с кровати, зажал в кулаке эту мерзость.

– Сущь, – сказал, пряча кулак за спину, словно боялся, что Нина попытается снова отнять его трофей.

Искушение было велико, но она не стала. Вместо этого улыбнулась беспечно:

– Тема, мы сейчас покушаем, и дядя Яков отвезет нас в гости к… одной бабушке.

Бабушка была им не рада. Да и кто бы сомневался! Бабушка смерила их всех троих хмурым взглядом, а потом спросила: