– Стоять!

Он замер, застыл как вкопанный, а потом проговорил с легкой досадой:

– Ну конечно! Как я мог сбросить тебя со счетов, Лютый! Мне сказали, меня клятвенно заверили, что тебя возьмут под стражу, отвезут в район. Ради твоего же блага. – Он снова усмехнулся. – Чтобы не случился самосуд. Ты же понимаешь, как сейчас неспокойно в Загоринах? Девушку убили. Еще одну девушку. И что же? Участковый, этот никчемушник, меня обманул?! Он же сам лично звонил мне, чтобы отчитаться, что тебя взяли. Я своими собственными глазами видел, как они тебя взяли. Я был там, у этой твоей землянки! А потом что?

– Что потом? – Из темноты под тусклый свет электрической лампочки вышел мужчина. Он был высокий и болезненно худой. На его изможденном лице живыми оставались только глаза, яркие, как васильки. В руках он держал обрез, держал как-то так, что сразу становилось понятно – он умеет обращаться с оружием. – Он тебя не обманул, Генка. – Мужчина шагнул на террасу, и его болотные сапоги оставили на досках грязные следы. Нина уже видела и эти сапоги, и эти следы… В далеком детстве, двадцать лет назад…

Не смотри… Не кричи…

– Здравствуй, девочка. – На Нину мужчина глянул мельком, и лицо его осветила мимолетная улыбка. Ему не нужно было ее разглядывать, он уже видел и ее, и Темку. Он нес вахту у Темной воды с того самого дня, как вернулся в Загорины. – Я боялся, что опоздаю.

– Ты сбежал! Обвел вокруг пальцев олухов из района! Я должен был догадаться. Ну ничего! Зато я заприметил этих двоих, Якова с Черновым. Едва не столкнулся с ними нос к носу, успел спрятаться в самый последний момент. Они теперь подыхают в твоей землянке. Каково это, Серега? Каково знать, что на твоей совести еще две смерти?

– Иди в дом, девочка, – велел мужчина, которого Нине следовало бы называть папой. Возможно, она так и сделает, когда все закончится. Если все закончится. – Иди в дом и не выходи, пока я тебя не позову. А ты не дергайся! Я всегда стрелял быстрее и лучше тебя. Опусти ружье, Сычев.

– И что ты сделаешь? – Конечно, он не опустил ружье, но во взгляде его больше не было прежней уверенности. Уверенности не было, а сумасшедший огонь разгорался ярким пламенем. – Ты хладнокровно убьешь человека на глазах у собственной дочери? Возьмешь грех на душу? Да ты же ничтожество, Лютый! Невезучее ничтожество! Скажи мне лучше, как ты очутился на месте преступления двадцать лет назад? Ты же пьяный был, лыка не вязал! У меня – что греха таить! – имелась мыслишка свалить все на тебя. Потому и ножик, подарок твой, с собой взял. А на ножике только твои отпечатки. Я же, в отличие от тебя, не дурак, я все наперед просчитываю. А тут и карга старая так удачно под удар подставилась. Вот бы и с Аленкой твоей ненаглядной так же… чтобы на тебя и ее убийство свалить. – Сычев оскалился. – Но там уж другие отпечатки, другие улики. Наследили мы там с Березой. Сильно наследили. Если ты понимаешь, о чем я. – Сычев хихикнул, пригладил окровавленную рубаху. – А тут такой подарок: ты сам приперся, собственной персоной! Кругом твои следы, твои отпечатки! А у старухи сердце из груди вырвано. Даже я бы до такого зверства не додумался! Так что тебя сюда привело, Лютый?

– Алена… Она меня привела… – Голос Лютаева звучал глухо, почти равнодушно. – Тронула меня за плечо, в глаза заглянула. А у самой глаза черные-черные… Очнись, говорит, Сережа. Очнись, там наша дочка совсем одна… Я не понял… не почуял, какая с ней беда стряслась. Сил только и хватило, чтобы сюда дойти… Сил хватило, а разума – нет. – Он посмотрел на Нину, сказал виновато: – Я искал тебя, девочка. Честное слово, искал.

Она кивнула в ответ. Искал. И если бы не Сущь, если бы не ее собственный парализующий страх, то и нашел бы. Но теперь уж что?..

– А теперь уходи! Ступай в дом, Нина! На человека я руку не подниму, но это… это не человек!

– Нет! – Она замотала головой. – Не надо этого делать! Я прошу вас. Его можно задержать, вызвать полицию. Я дам показания, и все закончится.

– Показания? – Лютаев, человек, который пока еще не стал ее отцом, но уже не был и чужаком, горько усмехнулся. – У него – деньги и власть. Он сотрет твои показания в пыль. И тебя он тоже сотрет в пыль, девочка. Тебя и твоего сына. А мне больше нечего терять. – Ствол обреза угрожающе дернулся.

– Нет! – Нина старалась не кричать, старалась помнить про Темку. – Нет, вам есть что терять! Тебе есть что терять, папа! У тебя есть мы!

Он замер, словно окаменел. И на лице его, испещренном ранними морщинами, застыло странное, не поддающееся описанию чувство. Это было все сразу: и боль, и горечь, и неверие, и надежда, и робкая радость. Все те эмоции, которых он сознательно лишал себя все эти долгие годы.

– Я думал, что тебя больше нет, Ниночка. Я думал, что тебя тоже больше нет… – Он говорил, а ствол его обреза целился в живот Сычева, прямо в центр кровавого пятна. – Я искал тебя…

– Мы все ее искали. – Сычев попятился. – Сказать по правде, со временем я тоже стал думать, что ее больше нет, что ее сожрала та красноглазая тварь.

– Та тварь, которая напала на вас у озера? – Как же Нина его ненавидела! Просто лютой, нечеловеческой какой-то ненавистью. Но она не может позволить своему родному отцу замарать руки кровью этого выродка. Ей нужно еще совсем чуть-чуть времени.

– Да. Местные зовут ее чупакаброй. – Сычев машинально коснулся своего живота. – Вот только никакая это не чупакабра! Это какой-то адский пес! Адский…