В дверь деликатно постучали, когда кофе уже вскипел. Нина вздрогнула, выключила газ, поплотнее закуталась в пуховую шаль, подошла к двери. Она почти знала, кто за ней стоит, но все равно спросила:

– Кто там?

– Нина… Ниночка, – голос был тихий, словно бы виноватый. И да, она узнала этот голос. – Простите, что так поздно, но мне срочно нужно с вами поговорить. Впустите меня, пожалуйста. Это касается того… убийства.

Нет, она не впустит. Этой русальей ночью она не впустит в свой дом ни одного чужака. Но она может выйти наружу. Теперь точно может.

Ружье оказалось тяжелым, почти неподъемным. Нина могла бы оставить его в доме, но решила взять с собой. На всякий случай. Навьи ночи полны страшных сюрпризов. Ей ли не знать. Ей ли не помнить…

Он стоял на террасе, широко расставив ноги, на его плече тоже висело ружье.

– Доброй ночи, Геннадий Львович. – Нина аккуратно прикрыла за собой дверь. – Простите, что не приглашаю в дом. Темка спит, мне не хотелось бы его разбудить.

– Ничего, Нина. – Он понимающе кивнул, а потом многозначительно глянул на ее ружье. – Времена сейчас неспокойные. Я вот тоже… – Правая рука его коснулась ремня, на котором висело ружье. – На всякий случай вооружился. Кстати, вы умеете пользоваться оружием?

– Умею. Зачем вы пришли, Геннадий Львович?

Можно было не спрашивать. Она знала, зачем он пришел. Не догадывалась, а именно знала. Боялась ли? За себя точно не боялась, а Темку защитят. Защитят точно так же, как защитили ее двадцать лет назад. Нина в этом не сомневалась, все сомнения развеялись, когда темный поток воспоминаний снес с петель потайную дверцу.

– Русалья ночь на исходе, – сказал он задумчиво и улыбнулся. – Самая сильная ночь в году, самая темная, самая опасная. Чувствуете, как вскипает кровь? – Он прислушался. То ли к биению собственного сердца, то ли к кипению собственной крови.

Нина тоже прислушалась. Русалья ночь полнилась жизнью и не-жизнью. И того, и другого поровну, но в любой момент чаша весов может качнуться. Ей, Нине, решать, в какую сторону. Она точно знает, что именно ей. И она почти уверена, что справится. Ей даже не нужно для этого ружье. Выстрел может разбудить Темку.

Она аккуратно положила ружье на стол, рядом с забытой с вечера чашкой. Вот такой натюрморт.

– Я думала, вы придете вдвоем, – сказала, упираясь ладонями в столешницу. – Или даже втроем.

– Втроем? – Он приподнял вверх густые брови, усмехнулся. – Проницательная. И чертовски красивая. Почти такая же красивая, как твоя мать.

– Уберите оружие, Геннадий Львович. – Ее улыбка светилась радушием и легкомыслием. – Я не хочу, чтобы выстрел разбудил моего сына.

– Теперь я понимаю. – Верхняя губа его дернулась вверх то ли в улыбке, то ли в оскале. – Я понимаю, почему она тогда не издала ни звука, даже не пикнула. Она тоже не хотела, чтобы ты услышала. Знаешь, как злит молчание, Нина? Можешь ты это понять? Когда хочется одновременно и выть от восторга, и рвать на куски от ярости?

Она понимала. Она уже встречала такого… зверя.

– Может быть, все закончилось бы по-другому, если бы она не молчала. Если бы она хотя бы открыла глаза. А она лежала, как полено…

…потому что в потайной комнате играла с Клюквой ее маленькая дочь. Потому что Нина могла выйти на шум и увидеть…