Отъехав километра с два, мы остановились перед открывшейся нам величественной панорамой. На высоте полутора тысяч метров домики еще не расстались со снегом. Красных крыш видно не было — они надежно укрыты плотной горбушкой снега. Игрушечные домики и игрушечная церковь, казалось, были перед нами на расстоянии вытянутой руки — столь прозрачен и чист был воздух. Голубые тени скользили по долине, и чуть красноватые блики на вершинах гор говорили о приближающемся вечере. Пахло талым снегом.
— Максим, выбирай: сегодня на Сент-Готард и около него ночевка, или ночевка — здесь, а утром — на перевал?
— На перевал, и немедленно! — воскликнул я. — Там — «Чертов мост». Там прошел Суворов, Николас.
— Так. Решение принято. Как это по-русски: по коням!
— По коням! Путь на перевал, Николас! — по-мальчишески подхватил клич и я.
Через пару часов головокружительной поездки по старой дороге в Альпах, когда приходилось все чаще и чаще пересекать сползающий на асфальт рыхлый и крупнозернистый снег, мы оказались вблизи знаменитого «Чертова моста» — места славы русских гренадеров во время итальянского похода фельдмаршала Суворова, последнего из семидесяти походов и сражений в его жизни.
По серпантину дороги мы спустились к одному из мостов — теперь их было здесь два, хотя под одним и тем же названием. К старому, еще суворовских времен. Как и в те годы, мост был в рабочем состоянии. Рядом в скале был вырублен огромный православный крест, серый цвет которого хорошо должен был смотреться в любое время года. Сейчас он был полуприсыпан снегом, и лишь отдельные полуметровые буквы говорили, что надпись сделана по-русски.
Авто мы оставили на изгибе дороги около кафе. Подошли к старому мосту и насладились тишиной и мыслями, возникающими от присутствия в этом историческом для каждого русского месте.
Чуть дальше в массу горы уходила железная дорога, судя по всему сейчас бездействующая. А ведь мы хотели добраться до Сент-Готарда на узкоколейке. Однако в кафе нам сказали, что пока перевал закрыт — кругом снега и еще не сезон. Правда, посоветовали добраться автомашиной до местечка Андерматт, где есть гостиница и частные дома.
Натруженно гудя, англичанин «остин» вывез нас к местечку, которое совершенно утонуло в снегу и темноте. Мы решили не останавливаться в гостинице, а попроситься на ночлег в швейцарский дом. Его мы нашли быстро — на нем было объявление в одно слово: «комната», правда на трех языках — немецком, французском и итальянском.
— Почему нет на английском? — почему-то шепотом спросил я Барона, стоя у порога дома, как и все другие утопающего в снегу.
— Видимо, английский общедоступный, — коротко ответил Барон, как показалось мне, не без гордости.
Через минуту нас в доме принимали две благопристойные дамы неопределенного возраста. Они сносно говорили по-английски и, не спрашивая, развели нас по разным комнатам. Как я понял, комнат в доме было пять-шесть, но сверхкрохотных, хотя и сверхчистых и уютных.
Только я снял пиджак и умылся над эмалированным тазиком, поливая сам себя из кувшина, как услышал серебряный звук колокольчика, а затем голос одной из дам, по-немецки звавшей спуститься вниз.
В миниатюрной гостиной для нас был накрыт стол: булочки, много сортов сыра, квадратный разрисованный, голубого фарфора, чайник и такого же рисунка кувшинчик с молоком. Дам не было, как и следов их присутствия, — стояла мертвая тишина, нарушаемая мерным звуком хода напольных часов,
Через несколько минут голодные — настоящий джентльмен и примкнувший к нему русский, расправились с десятком булочек, которые намазывались отличного качества маслом, таким ярко-желтым, что казалось — мы мажем сыр. Из вежливости, но с сожалением, оставили по ломтику сыра, а молоко выпили полностью, причем я с булкосыромаслобутербродом, а Барон — густо сдобрив крепкий чай.
Только закончив трапезу, мы обратили внимание на сахар в сахарнице и крохотные щипчики для него. Переглянулись, улыбнулись и пошли наверх.
Хотелось спать, но хотелось и оглядеться. Приехав затемно, мы не видели перехода к ночи во всем его великолепии. Из окна дома на склоне горы открывался вид заснеженной и далеко внизу лежащей долины, в колорите которой преобладали три цвета: общий сине-фиолетовый фон, желтые пунктиры и точки освещенных домов и почти черного неба. Неожиданно все преобразилось — из-за гор вышла луна, придав всему серебристую окраску, а в теневых местах — зеленоватость.
Я и сейчас, более чем через тридцать лет, закрыв глаза, вижу это чудное видение, напоминающее мне картины Архипа Куинджи с его лучшей — «Украинская ночь».
Раннее утро снова выдалось солнечным. Опять такой же завтрак, но с ломтиком грудинки, и мы, рассчитавшись и тепло распростившись с милыми дамами, тронулись в путь.