— Николас, «крылатые пули» от арбалета найдены, но незначительное число. Причин две: или их собрали после битвы — это наиболее убедительная версия, так как в то время железо было дорогим удовольствием. Или их собрали, по этой же причине, те, кто посещал поле битвы позднее.

— Вероятнее всего, первая версия наиболее подходящая, — сказал Барон и пояснил свою мысль: — Известно, что все погибшие русскими были увезены с поля брани, и вполне вероятно, что при поиске раненых и убитых могли собрать оружие, включая «крылатые пули». Как думаешь, Максим?

Бронзовый Тиль был перед нами в лице крепкого мужика — викинга, мужика-витязя, правда с голыми ногами в коротких кожаных штанах. Но борода, стать и мужественность черт говорили о его простолюдинном происхождении. Да, такой защитник простых людей мог не нравиться местным рыцарям и быть их карающей десницей.

Берн открылся неожиданно с очередной горушки. Окраины его просматривались, и было видно, что город невелик, но крепко собран вокруг полуострова в излучине полноводной, хотя и не широкой реки. На полуострове дома были плотно прижаты друг к другу, образуя узкий коридор для улицы. В город мы не заехали, а оставили его справа. Далее наш путь до Женевы пришелся на хорошо накатанный автобан.

Барон был мастер замалчивания самых интересных тем для беседы. Мастер — в хорошем смысле слова. Как и я, он не любил суеты вокруг серьезного вопроса. Казалось бы, сколько было возможностей за время дороги переговорить обо всем, что нас могло волновать. Но лишь через столько часов пребывания вместе он затронул вопрос, который определил судьбу моей Родины — Советский Союз в конце восьмидесятых и в начале девяностых годов.

Мы остановились подзаправить машину и тут же перекусили, точнее, пообедали: салат, суп-консоме, любимые для меня сосиски с капустой и кусок ростбифа для Барона — это подкрепило нас до самой Женевы. Крепкий кофе прояснил мозги для хорошей беседы.

— Максим, в развитие нашего разговора о гегемонии Штатов в мире, политической и экономической, — особое место занимает решение Западом во главе со Штатами «славянского вопроса».

— Социализма и коммунизма — это я еще понимаю, — удивился я. — Но «славянского вопроса»? Как проблемы для Запада?

— Нельзя заблуждаться, Максим! Американские политики, как и Гитлер, понимают, что фюрер смотрел на Восток именно потому, что весь политический опыт в Европе говорил, что славяне за свою более чем тысячелетнюю историю были помехой многих устремлений со стороны Запада — военных, религиозных, экономических.

— Сдерживающая сила, Николас?

— Да, Максим.

— И это не по душе Западу? Какому Западу? — уточнил я.

— Не будь бы Советской России, все равно Запад искал бы и создавал условия противостояния, причем активно-агрессивного в отношении России, славян, православия.

— Николас, ведь в первые дни февральской революции в семнадцатом году Германия искала союзников против новой России. В лице Франции… Но не вышло, а потом — тайный союз между Германией, Польшей и Францией. Это уже в тридцать втором, за полгода до прихода Гитлера к власти. Это убедительно?!

— Не только это. Есть еще примеры, включая август тридцать девятого года, когда Англия и Франция подталкивали Германию и СССР к войне друг с другом. Но я не об этом, а о сегодняшнем дне, в середине семидесятых…

Я понимал, что речь идет о чем-то более глобальном, чем предыдущие концепции и программы в отношении нас. Но о чем? И то, что я услышал, сильно насторожило меня и вызвало беспокойство в первую очередь теми трудностями, которые могут у меня возникнуть при реализации сведений внутри разведки.

— Вот что, Максим, вашим руководителям стоит задуматься о тенденциях Запада в отношении развала социалистического лагеря. Позавчера была Венгрия, это 1956 год, вчера — Чехословакия, 1968. Завтра — Польша. Я тебе говорил об этом и, судя по тенденции, это будет в 1980 году.

— А тенденция, Николас, кратная двенадцати годам? — подсчитал я. — И тогда в 1992 году — еще кто-либо?

— Если не Советский Союз — главный враг Америки, — мрачно молвил Барон. — Тогда — развал Варшавского договора и… ничто уже не будет препятствовать амбициям США. Это меня больше всего тревожит, Максим!

Я молчал, не смея возражать моему многоопытному другу еще и потому, что его аргументы историка и аналитика базировались на глубокомысленных заключениях.