Обычно японцы весьма деликатны в вопросах причинения не то что боли, а даже неудобства другому человеку, тем более гостю. Однако поведение Хикари я расценил как доверие ко мне, человеку, скорбящему по случившемуся. Человеку, который был в Атомном доме Хиросимы — музее атомной трагедии.

— Дзю-сан, где вы были в тот день?

— Мне было тогда пятнадцать лет. Меня на лето отправили в деревню, километров за двадцать от города. Атомную вспышку я видел, но подумал, что это маневры флота и стрельбы из пушек.

Хикари надолго замолчал и когда стал говорить снова, то голос его был жесток и скорбен. Он просвещал меня, видимо, сознательно. Призывал меня быть откровенным с ним так же.

— Как сложились ваши годы после войны? — старался я сохранить доверительность в беседе, столь несвойственную для японца, особенно в отношении иностранца.

— Трудно, Ma-сан, очень трудно. Голод в конце сороковых коснулся и моей семьи. Отец погиб в Хиросиме, мать была со мной в деревне. Старшие братья исчезли в Азии во время войны с американцами.

— Трудное было время и у нас, в Союзе. Война тяжела не только временем битв, но и последствиями, — попытался вставить слово в разговор и я.

— Ma-сан, я познал самое мрачное в жизни — предательство.

Такое заявление Хикари озадачило меня, и я стал ждать продолжения разговора. Но все же спросил:

— Кто предал? За что?

— После войны молодежь объединялась в группы выживания. Много спорили о будущем Страны восходящего солнца. Казалось, что разруха — это на многие десятилетия. И еще — оккупация американцами, которые нас за людей не считали, называя в глаза и за глаза «макаками». Другого обращения мы не слышали.

— А кто же предал?

— Мои товарищи, — спокойно ответил Хикари, — мои товарищи. Когда я заболел туберкулезом, они бросили меня — никто в больницу не пришел. Видимо, считали меня отверженным после облучения.

— Но потом была учеба в университете? Работа на фирме? Русский язык?

— Я потому и выжил, что хотел сам всего достичь… Один мой дальний родственник выжил в вашем плену. Вообще те, кто пребывал в плену, чаще всего выживали, а их семьи здесь, в Японии, погибали от голода. Это — у себя, на родине.

Хикари поведал мне свою историю. Его дальний родственник — дядя — был солдатом Квантунской армии и три года провел в плену. Там он выучил русский язык и познакомился с жизнью России. Там у него образовалось что-то вроде семьи. Женщина имела двух детей и в войне потеряла мужа. Они сошлись, и дядя стал желанным для детей. Но ему ни остаться в России, ни взять свою новую семью с собой в Японию не разрешили. Он не мог даже переписываться с ними.

— Дядя укрепил во мне веру в полезность добрососедских отношений с Россией, называя ее краем безбрежных богатств, населенным людьми доброй воли. Он все время повторял, что именно с Россией надо торговать — там есть все.

Я жадно внимал словам японца, который раскрывал свою душу. Во мне бродил хмель возможной удачи на профессиональной стезе, которой я шел уже не один год.

— …учи русский язык — это будет твое богатство на многие годы, может быть на всю жизнь, — так поучал дядя Хикари.

Дядя устроился в бюро переводов, закончив к тому времени курсы при Хиросимском университете. Русский язык начал кормить его, и это видел Хикари.