Я запросил информационный отдел, который ставил мне это задание по линии НТР, а те, в свою очередь, запросили заказчика — военный НИИ. Через пару дней я сообщил Рунгу, что нужно пять килограммов — якобы это стандартная упаковка.
Вскоре я снова увидел «моего весельчака», прилетевшего из Парижа.
— Максим, я виделся-таки с другом из «Боинга». И просил его достать для меня упаковку в пять килограммов. Что, вы думаете, он ответил мне? Конечно не догадаетесь! Я тоже бы не догадался. Он мне в ответ: можешь мне не говорить, для кого эта смазка… Это — для русских.
Тут уж я изумился прозорливости друга Рунга. А он продолжал:
— Он еще добавил: для всех ракет НАТО требуется всего… двести граммов этой смазки. Двести!
Это был шок, небольшой, но все же — шок. Какая нелепость! Но Рунг добил меня окончательно:
— Мой друг предостерег меня от участия в секретных делах с Россией. Более того, он сказал, что по моим следам идут люди из Сюртэ насиональ — французской госбезопасности. Они уже интересовались о характере моих визитов в Россию и делах с русскими.
Рассказывая все это с юмором, Рунг еще больше поразил меня, когда выложил передо мной крохотную коробочку, в которой было около грамма нужной мне смазки.
Задание было выполнено им передо мной, мной — перед моей службой. Но безопасность есть безопасность, и с Рунгом пришлось контакты свести на нет. А было жаль — человек большой энергии, он явно гордился специфическими заданиями. Главное, он понимал, что моральная сторона процесса промышленного шпионажа была на советской стороне: мы боролись против изоляции нашей страны в научно-техническом прогрессе на мировом рынке разделения труда.
«Любимые японцы»
Плодотворный опыт совместной работы с контрразведчиками был продолжен в дальнейшем. Объединив усилия нескольких подразделений госбезопасности, была проведена операция под кодовым названием «Цены».
Мы вели переговоры на заключение контракта с французской фирмой на сумму в десять миллионов франков. Речь шла о закупке установки для производства синтетического волокна. В подготовке контракта участвовали фирма-производитель и владелец ноу-хау.
Она заключалась в том, чтобы узнать реальную стоимость предложенных цен на оборудование и ноу-хау, то есть пределы снижения цен, на которые пойдут западные фирмы. Наш конъюнктурный отдел рассчитал цены и вышел на цифру где-то в пределах 5–7 процентов ниже предполагаемых. Эта сумма укладывалась в утвержденную свыше.
Нам удалось заглянуть в нужный атташе-кейс и сфотографировать деловые бумаги главы делегации французов, ведущего переговоры с «ХМИ».
Каково же было мое удивление, когда среди сфотографированных документов был обнаружен банковский листок. Всего один листок, но какого взрывоопасного содержания!
Это была заявка фирмы-производителя оборудования в европейский банк для получения кредитов. В заявке говорилось, что фирма просит денег на машинную часть контракта, на электрику и так далее. Указывались цены по позициям — цены производственные, а не коммерческие. Но затем был в заявке пункт, который гласил: «…Коэффициент 2, для стран Восточного блока». И вся сумма на оборудование увеличивалась в два раза!!!
Искренне веря, что делаю благое дело, когда раскрываю глаза Внешторгу на нечестные игры с ценами нашего западного партнера и банка, я доложил полученную информацию начальнику НТР. Тот, в свою очередь, направил документ по официальным закрытым каналам и как строго конфиденциальный руководству Минвнешторга.
Но этот листок, оказывается, ставил под угрозу эффективность системы обсчета рынка цен всего Внешторга. Руководство министерства стало спасать «честь мундира», заявляя, что «это происки КГБ».
Чтобы погасить начавшийся скандал между двумя могущественными ведомствами — КГБ и МВТ, — нужен был «козел отпущения», и его нашли в моем лице. Министр Внешторга поставил вопрос ребром: сотрудник, доставший этот документ, должен исчезнуть из-под «крыши».
Последовал уже наш окрик: «Убрать смутьяна». Обо мне говорили, как о «кэгэбэшнике», ведущем подкоп под традиционные устои Внешторга, собирая на него компрометирующие материалы.