— Разве на пользу дела — это «чужая работа»? Котел-то общий — Союз!

— Попробуй сказать об этом твоим коллегам по отделу во Внешторге. Они четко знают, что есть разделение сфер, и очень боятся переусердствовать, работая на «дядю» — Внешторг. Объективно они правы — нашей работы и так хватает.

— Михаил Иванович! — воскликнул я, решившись задеть начальника за живое. — Вы сами власть в этом вопросе. Можете поставить дело так, что мы «официально» будем работать на два стула в этом вопросе: на свой и на Внешторг. Эксперимент, не для всех. А вы поддержите?

— Официально? Это значит, разведка будет помогать кому-то «загребать жар»? Даже попытка поделить успех с кем-то — это уже противопоказано нашим «мастодонтам» от разведки.

Как он был прав! Прошло чуть ли не пятнадцать лет, прежде чем эта проблема была решена. На официальном уровне.

— Михаил Иванович, — решительно предложил я. — Разрешите в рамках ГРАДа начать эту работу. Взять на себя заботу о некоторых заданиях по эмбарго во Внешторге, точнее — только в «Химмашимпорте»?

— Давай рискнем. Но терпи уколы и запреты от своих. Успеха тебе, Максим!

Я вышел из кабинета на подъеме. Еще не зная, как сложатся отношения во Внешторге, я искал работу широкого размаха. Доверие меня окрыляло.

Прежде всего я отписался по Угрю: подробно, аргументируя все мои действия и делая предположения о его шагах в отношении меня. Подводя итог моим контактам с Угрем в Токио, я за основу его интереса ко мне взял не контрразведывательную подозрительность, а сомнения в его душе, что он служит не тому «израильскому богу» и верному делу. В беседах с Угрем сквозила недосказанность, его что-то беспокоило, но он предпочел не раскрыться до конца.

Если Угорь — сотрудник ЦРУ, то его разговор о принадлежности к израильской разведке является «крышей». Она позволяет иметь контакт со мной не от имени злейшего врага советской разведки в лице ЦРУ, а от «нейтральной» спецслужбы. Если он действительно сотрудник израильской разведки, то нейтральность наших общих интересов, да еще под легендой, «оправдывает» его обращение ко мне. Весь вопрос в том, что он докладывает обо мне начальству: правду или полуправду? Естественен ли его скептицизм в отношении Израиля, точнее его идеологии?

Делая общий вывод, я предложил пока занять пассивную позицию в работе с Угрем, то есть наблюдать, фиксировать, накапливать факты. Исходить из того, что он ведет собственную, отличную от его шефов игру, рассчитывая на реабилитацию перед родиной и возможное возвращение в Союз, может быть в недалеком будущем.

— Угорь — возвращенец? Это же парадоксальная мысль! — В сердцах воскликнул Михаил Иванович, дочитав мою записку до конца. — Конечно, мысль слабо подкрепленная, но на уровне гипотезы…

— И даже неясных предположений, — продолжил я.

— …все же это рабочая идея, — парировал начальник, — иначе нам не за что зацепиться в этой возне с угрястым Угрем.

Вопрос не был горящим, визита Угря в Москву мы не ожидали, и Михаил Иванович именно поэтому согласился взять «парадоксальную» идею за рабочую.

— Не будем торопить события, и пусть будет так, если хочешь — по-твоему. Пока, конечно. Возвратимся к Угрю, когда будет вероятность встречи с ним. Где будут все документы о работе с Угрем? — спросил сам себя начальник. — Дело будет вести один из моих доверенных помощников здесь, в НТР. Но в контакт с ним ты входить не будешь. Все — через меня. В переписке ты выступаешь под именем «Тавр» — это ты хорошо придумал. Большего мой человек знать не должен. Я для тебя буду «Трувор». Итак, «Тавр — Трувор», именно в такой связке.