Когда Эшли была подростком, я держала у двери пару беговых кроссовок. Когда между нами начинался спор, я надевала эти кроссовки и шла бегать, чтобы успокоиться. Мы так много спорили, что я стала марафонцем. С Джо было по-другому. Он был на ней буквально зациклен, и их личности никогда не сталкивались так, как наши. Возможно, это был тип взаимоотношений матери и дочери, но совершенно незнакомый для меня. У нас с мамой все было совсем по-другому.
Когда Эшли была подростком, я держала у двери пару беговых кроссовок. Когда между нами начинался спор, я надевала эти кроссовки и шла бегать, чтобы успокоиться. Мы так много спорили, что я стала марафонцем.
«Поверь мне, – говорила я Эшли, – когда у тебя будет ребенок, я надеюсь, что это будет девочка, она заставит тебя пройти через все то, через что прохожу с тобой я».
Благодаря всему этому я по-новому взглянула на отца. Этот ребенок несомненно отомстил мне за папу. Упрямая и волевая, она являлась домой позже назначенного времени и прогуливала школу. Она была своенравна и непослушна, как и я, но при этом никогда не попадала в серьезные переделки. Я пыталась действовать в соответствии с родительскими установками моей мамы – быть спокойной, хладнокровной, неизменно заботливой, – но чаще всего возвращалась к отцовскому стилю, стилю строгой любви.
Мои отношения с Эшли отличались от отношений с мальчиками, они были качественно другими, но я видела себя и в Бо с Хантером тоже, и моя связь с каждым из них была уникальна.
Бо полностью перенял мое чувство юмора. Когда он заводил свое «мам, мам, мам», я точно знала, что сейчас он изречет что-нибудь смешное. Только мы двое могли подтрунивать над Джо, и Бо нравилось, что я могу говорить отцу вещи, которые больше никто сказать не посмеет. Совпадали не только черты наших характеров: светлые волосы и голубые глаза Бо заставляли людей отмечать и наше внешнее сходство. «Ты похож на маму», – говорили незнакомые люди, когда мы были вместе. Мы улыбались, обменивались взглядами и никогда не поправляли их.
В Хантере я нашла коллегу – ученого и писателя. Он любит книги и поэзию, как и его мама, профессор английского. Именно ему мне хочется позвонить, закончив чтение захватывающего романа, или чтобы спросить совета, какую книгу почитать. Он обладает проницательностью и мудростью и помогает мне увидеть вещи под другим углом. И, хотя он самый отважный из моих детей, мне хочется его защищать больше других, потому что я знаю: у него, как и у меня, есть скрытая от посторонних глаз эмоциональная сторона. Политики в нашей семье не мы с Хантером, но мы знаем, как использовать свои сильные стороны в том, во что мы верим. Он ездил со мной в Новый Орлеан, когда там была нужна помощь после урагана «Катрина»; мы вместе были в трущобах Кибера в Кении. Как и я, он не может наблюдать чужие страдания, не вмешиваясь. Когда он видит чью-то боль, он находит способ помочь.
Биологически или нет, я являюсь частью всех моих детей, а они являются частью меня.
Биологически или нет, я являюсь частью всех моих детей, а они являются частью меня. Я любила каждого из них по-своему и не всегда «поровну». Моя любовь постоянно колеблется, движется, меняется и развивается, направляясь туда, где она необходима. В конечном итоге всем достается поровну.
По крайней мере, я на это надеюсь. И у меня есть причина верить, что мой подход сработал. Однажды Хантер развеял один из моих страхов. «Знаешь, мама, – сказал он мне, – я никогда не сомневался, что ты любишь нас так же, как Эшли». Я спросила почему, а он ответил: «Потому что ты всегда кричала на нее так же, как и на нас».
Обретая свой голос
Я никогда не была настоящей «женой политика». Будучи интровертом, я предпочитала оставаться в тени. Мероприятия, которые мы посещали вместе с Джо, обычно проходили так же, как наш первый пикник. Он был абсолютно в своей стихии: разговаривал с каждым, заинтересованно выслушивал рассказы, общался с незнакомцами. Он был остроумен и коммуникабелен, и мне нравилось смотреть, как он светится, обсуждая интересующий его вопрос или слушая оппонента. Я была гораздо молчаливее и сдержаннее, поэтому, когда на мероприятиях со мной хотели пообщаться незнакомые люди, мне стоило немалых трудов отодвинуть на время в сторонку свое не слишком общительное «я». Это дилемма, с которой сталкивается интроверт, вступающий в брак с экстравертом, причем она усугублялась из-за положения Джо в обществе.
Люди зачастую неверно интерпретировали мою стеснительность, принимая ее за нечто нарочитое, за надменность и снобизм. Некоторые нервничали и боялись встречаться со мной, понятия не имея о том, что я сама нервничаю и боюсь. Возможно, они воспринимали меня как лощеную сенаторскую жену, чья жизнь фактически безупречна: молодая, с прекрасными детьми, рядом такой завидный мужчина. Нет сомнений, что со стороны мы выглядели как идиллическая рождественская картинка, но на самом деле я редко чувствовала себя столь уверенно, как пыталась показать. Я тоже рыскала по журналам в поисках диет и советов по макияжу. Я тоже сомневалась, достаточно ли я красива, успешна и достаточно ли я хорошая мать. Временами я чувствовала себя ущербной, как это бывает у многих женщин.
После нескольких месяцев посещения мероприятий в качестве жены сенатора Байдена стало очевидно, что мои социальные ограничения становятся проблемой. Я решила понять, как мне раскрепоститься на людях. Я начала постепенно преодолевать себя, вступая в беседы. Это было проще делать в сельской местности, в разговоре с пожилыми женщинами, бабушками, которые часто приходили на встречи с Джо, и сложнее – в толпе профессионалов и политиков в Уилмингтоне. Мало-помалу я заставила себя преодолеть дискомфорт. Я пыталась быть заинтересованной, а не встревоженной. И оказалось, что со временем эта роль становится для меня более комфортной.
Как только я почувствовала, что немного наловчилась быть женой политика, Джо поднял ставку. Его пригласили произнести речь на ужине в Бель-Эверетт, большом благотворительном мероприятии округа Кент, и, когда выяснилось, что выступление не вписывается в его график, он спросил, не могу ли я выступить вместо него.
Как только я почувствовала, что немного наловчилась быть женой политика, Джо поднял ставку.
Я не хотела произносить никаких речей, никогда, нигде. Одна мысль об этом заставляла меня так нервничать, что мне становилось плохо. Ожидалось, что публика на этом ужине будет дружелюбной и приветливой, однако я не могла вынести даже мысли о том, что мне придется подняться на сцену и говорить, стоя перед сотнями людей. Да, я каждый день стояла перед аудиторией, – к тому моменту я вернулась на работу, – но это было в классе, и там я контролировала ситуацию. Мои ученики уважали меня, а я точно знала, о чем говорю. На политическом ужине атмосфера была совершенно иной.
И что еще хуже, люди там не хотели видеть меня – они рассчитывали увидеть Джо, которого весь Делавэр знал как превосходного оратора. По пути в округ Кент я продолжала читать и перечитывать свою речь, которую написал для меня один из сотрудников Джо. Не знаю, в волнении ли было дело или чтение в машине так на меня подействовало, но когда мы с Вэл прибыли на место, меня тошнило.
Вэл, мой всегдашний политический наставник, произнесла напутственную речь прямо на парковке, и я бы отдала что угодно, чтобы впитать ее позитивный настрой и уверенность.