— Иди в баню вместе со своей свободой, — не выдержал Никита Петрович.

— Ты с такими речами пойди к факультету журналистики, там тебя примут с распростертыми объятиями, — предложил Страхов, рукой указав в сторону Смоленского университета.

— Уроды, — рявкнул Данила и хлопнул дверью.

— Помощники нашлись, освободители-декабристы, — возмущенно всплеснул руками Никита Петрович и разочарованно покачал седой головой, — Нечаевы да Робеспьеры будущие.

— Вот он правда думает, что это все поможет, или просто над нами издевался? — растерянно обратился Федор Иннокентьевич к коллегам.

— Сейчас практически модно хулить правительство, ходить по митингам и выступать за права граждан, — пояснил Страхов и снова принялся за документы.

— Мне надо увольняться, если тут такая армия волонтеров, — сдавив нервный смех, сказал Никита Петрович, снова придвинул к себе чашку чая, взял толстыми пальцами крендель и зубами оторвал от него кусок.

— А цель у них какая? — робко спросил Федор Иннокентьевич.

— Кто бы мог ее озвучить прямо, тому бы цены не было, — ответил Страхов, выглядывая из-за бумаг.

— Прыгают, чтобы свергнуть президента, — с набитым ртом проворчал Никита Петрович.

— А вместо него? — округлив блестящие глаза, спросил Федор Иннокентьевич.

— Царя горохового, наверное, — растянув губы в язвительной ухмылке, сказал Никита Петрович и прибавил после небольшой паузы, — Так учат только ненависти. Не учат ответственности, не учат благоразумию. Они не выводят людей из состояния жертвы, а только делают жертву озлобленной, доводят её до состояния гнева. Жертва в гневе отключена от разума, она не сможет ничего построить, она может только разрушить. Чем больше разрушительной силы собирается, тем меньше шансов на действительно хорошие перемены. Там нет места справедливости. Всё это ведёт к агонии и преступлениям. Многие думают, что они бы лучше справились с выполнением обязанностей на месте главы государства, но в это же время они не могут хорошо выполнить свои прямые обязанности как работника, начальника, сына или отца.

— Так у нас с выборами беда, — обреченно вздохнул Федор Иннокентьевич, — Они по равенству, а не по справедливости. Справедливость и равенство — не одно и то же. Разрешить всём участвовать в выборах — равенство. А определить победителем самого достойного — справедливость. Но митинги и вот эта ненависть как должна помочь по их плану?

— Ох, Наташка бы сейчас про Бесов стала рассказывать, — не отвлекаясь от работы, заметил Страхов.

— Я бы послушал, — задумчиво протянул Федор Иннокентьевич.

— Она же должна прийти сейчас, — внезапно вспомнил Страхов и схватился за телефон.

— У нас не с выборами беда, — продолжил Никита Петрович, расправившись с кренделем, — а с людьми, корыстными и властолюбивыми. Нравственности маловато, взаимоуважения тоже нет, а про взаимопонимание я вообще молчу. Что же касается формы правления, так это не важно, монарх он или президент — важно, чтобы не подчинялся своим порокам.

— Страшно то, что вот эти митинги не имеют ничего общего с формированием гражданского общества, — подхватил Федор Иннокентьевич, — Это прославление жертвенного состояния в агрессивной форме. Ответственность на себя всё ещё никто не берет, а только ждёт, что придет новый президент и исправит всё, что натворил предыдущий.

— На этом вся Европа жила четыре столетия, — сказал Страхов, набирая сообщение Наташе, — Не понравился управленец — на вилы, а на трон другого.

— На вилы не обязательно, — поправил Никита Петрович, — пока они вилы не предлагают. Но, зная русский характер, до вил не очень далеко.