Истоком тенденций, выявившихся в развитии трагедии IV века, было творчество Еврипида – недаром именно он считается у Аристотеля «трагичнейшим из поэтов». Вслед за Еврипидом трагики IV века все дальше отодвигают на второй план хоровые партии, все больше вводят элементов риторики и философской казуистики в диалоги, разрабатывают многолинейный сюжет с мелодраматическими сценами. Единственная полностью сохранившаяся трагедия IV века – «Рес» на тему из «Илиады», с двумя сюжетными линиями, многовершинным эпизодическим строением и заметно сниженными образами всех героев, вплоть до Гектора, – дошла до нас в сборнике сочинений Еврипида и была выделена из них лишь сравнительно недавно.
Очень крупным новатором в области драматургии был младший современник Еврипида Агафон, ученик софистов («Пир», описанный Платоном, был устроен именно по случаю его первой победы в драматическом состязании 416 года); к сожалению, мы о нем очень мало знаем. Ему приписывалось, во-первых, полное отделение хорических песен от сюжета, превращение их во вставные музыкальные номера; во-вторых, широкое использование приемов риторики, прежде всего новооткрытых «горгианских фигур», антитезы и параллелизма; в-третьих, сочинение уникальной трагедии «Анфей» (по другому чтению «Цветок»), в которой, по свидетельству Аристотеля, и сюжет, и лица были не взяты из традиции, а целиком вымышлены.
Все эти новшества (быть может, в смягченной форме) мы находим и у трагиков IV века, известных лишь по отрывкам и по косвенным свидетельствам: у Херемона, Феодекта, Астидаманта и др. Отделение хора, по-видимому, стало обычным: сохранился папирус, в котором на стыке двух действий трагедии вместо текста хоровой песни стоит лишь ремарка «хор». Риторические эффекты тоже стали обычными: Аристотель в «Поэтике» пишет, что монологи у классиков похожи на речи политиков, у новых драматургов – на речи риторов. Подчас на сцене разыгрывались в речах настоящие судебные казусы, напоминающие «контрверсии» позднейших риторических школ: так, в «Алкмеоне» Феодекта (ученика Исократа) Алкмеон, мстя за отца, убивает мать, и суд решает, что мать убита справедливо, но сын ее убил несправедливо. Наконец, что касается нетрадиционных сюжетов, то, хотя целиком вымышленная пьеса Агафона и не вызвала подражаний, стремление выбирать для обработки редкие и малоизвестные варианты мифов тоже стало общим. Так, в «Антигоне» Астидаманта Антигона не гибнет, а скрывается и в глуши растит сына; в «Медее» Каркина Медея не убивает детей, а только прячет их и ложно обвиняется в убийстве. Можно предположить, что такая тяга к относительно благополучным концовкам, идущая также от Еврипида с его «Алкестидой», была тоже не случайна для трагедии IV века: Аристотель особо осуждает их в «Поэтике». Если это так, то это свидетельствует, что трагедия характерным образом начинает сближаться с благодушной комедией, гораздо более привлекательной для нарастающих обывательских вкусов публики IV века.
Комедия в IV веке переживает наиболее заметную характерную для этой эпохи эволюцию. Из всех жанров она была теснее всего связана с проблематикой полисной жизни; из всех жанров она сильнее всего изменилась с изменением этой проблематики. На смену политическим темам приходят бытовые, на смену публицистической агитации – моральное поучение, на смену фантастическим сюжетам и маскам – схематизированные характеры и ситуации современной жизни, на смену буйной игре языка – изящество обдуманной шутки. В начале этой эволюции стоит Аристофан, в конце – Менандр. Между ними лежит столетие плавного и постепенного перехода. Эллинистические филологи условно делили историю комедии на три периода: древнюю комедию (до 400 года), среднюю (ок. 400 – 320) и новую (после 320 года). Крупнейшими мастерами средней комедии считались Антифан, Анаксандрид (первые пьесы – ок. 386 года) и Алексид (первая пьеса – 362 год); новой комедии – Филемон (327 год), Менандр (321 год) и Дифил (ок. 316 года). Любопытно, что из этих шести поэтов четверо были не уроженцами Афин, а приезжими: в эпоху древней комедии это было бы немыслимо. Больше всего текстов сохранилось от Менандра; творчество остальных авторов мы знаем лишь по мелким отрывкам да по латинским переработкам их пьес у Плавта и Теренция.
Уже у Аристофана мы видели, как постепенно от ранних пьес к поздним смягчается политическая конкретность его выпадов и усиливается бытовая окраска его образов, достигая предела в последней пьесе, «Плутосе». Здесь уже выпали песни хора, превратившись в простые музыкальные антракты, исчезла парабаса, исчез агон в его классической форме, конкретная политическая проблематика сменилась более отвлеченной социальной, личные выпады почти отсутствуют; но сюжет еще остается фантастическим. Те же тенденции развиваются, усиливаясь и в дальнейшем. Средняя комедия еще допускает изредка личные выпады: в ее фрагментах мы находим намеки на Демосфена, Дионисия Сиракузского, Филиппа Македонского, Платона. Этот тип комедии еще обнаруживает склонность к фантастическим сюжетам и парадоксальным ситуациям. Тяга к фантастике находит выражение в многочисленных пародических комедиях на мифологические темы, в которых снижение образов богов и героев, начатое Еврипидом, доводится до предела – образцом может служить дошедшая в переделке Плавта комедия «Амфитрион» о том, как Зевс обманом отбивает жену у Амфитриона, чтобы родить Геракла. Любовь к парадоксальным ситуациям видна в сюжете другой комедии, также дошедшей лишь в плавтовской переделке, «Менехмы», герои которой – два незнакомых друг с другом брата-близнеца. Но с переходом от средней комедии к новой эти черты сходят на нет и тематика пьес почти целиком сводится к бытовой и семейной.
Круг действительности, изображаемый в новой комедии, – это жизнь средней, наиболее аполитичной прослойки полисного общества. Это семьи с надежным достатком, с твердой системой жизненных ценностей, с устоявшимся образом жизни. Политика их не занимает, их отношения с людьми определяются не общностью идейных взглядов, а общностью душевных чувств, основа гармонии общежития для них – всечеловеческое «человеколюбие» (φιλανθρωπία). Эта гармония лишь временно нарушается игрою природы или судьбы: природа может наделить человека неудачным характером, судьба – поставить его в неудачное жизненное положение, но и то и другое поправимо. Острее всего чувствуется такое нарушение равновесия в молодости, когда человек еще не занял своего места в жизни; поэтому героем комедии, естественно, становится юноша, полем его деятельности – привольная жизнь досужей молодежи, завязкой сюжета служат его любовные и денежные затруднения, развязкой – свадьба и обретение своего места в жизни. Отсюда – состав действующих лиц новой комедии: пылкий юноша, кроткая девушка, вокруг них – добрый друг, услужливый раб, ловкий парасит (прихлебатель), обольстительная гетера, краснобай-повар, против них – хвастливый соперник (часто воин), жадный сводник (или сводня), над ними – старые отцы и матери, то ворчливые, то снисходительные. Отсюда же – характер интриги в новой комедии: главным становится преодоление препятствий к соединению влюбленных, материальные препятствия преодолеваются, когда удается добыть у родителей деньги (сыграв на свойствах характеров, данных им природой), а моральные препятствия исчезают, когда выясняется, что героиня – не рабыня, а свободная девушка, когда-то подкинутая, а теперь узнанная (благодаря игре судьбы). Отсюда, наконец, идейная топика новой комедии: бесчисленные сентенции о человеческой природе, о всесилии случая, о гармонии и мере, о поведении в той или иной жизненной ситуации. Позднейшая моралистическая литература широко черпала из этого кладезя житейской философии: «сентенции» Филемона и Менандра изымались из пьес и переписывались в отдельные сборники.
Два влияния были очень важны для формирования этого нового типа комедии. В области трактовки характеров это опыт описательной этики, разработанной в философии Аристотеля и перипатетиков: Феофраст, преемник Аристотеля и учитель Менандра, оставил сочинение «Характеры» – 30 маленьких и ярких очерков, в которых перечисляются черты поведения льстеца, наглеца, болтуна, сплетника, хвастуна, брюзги, скряги, труса и т. д. – знаменитый образец для нравоописателей-моралистов Нового времени с Лабрюйером во главе. В области разработки интриги это опыт Еврипида в его поздних трагедиях со сложным сюжетом («Ион», «Елена» и др.). Эллинистический биограф Еврипида Сатир прав, когда говорит: «Раздоры между мужем и женой, отцом и сыном, рабом и хозяином, бесчестие девиц, подкидывание детей, перипетии с узнаванием по кольцу или ожерелью – все это довел до совершенства уже Еврипид, а от него восприняли комики».
Лучшим из мастеров новой комедии считался афинянин Менандр (342–292). Долгое время его сочинения были известны только по отдельным цитатам; в начале ХХ века в папирусных находках были обнаружены большие эпизоды из комедий «Третейский суд», «Остриженная» и «Самиянка», к которым с конца 1950‐х годов стали присоединяться новые открытия. Сейчас полностью известна ранняя комедия Менандра «Брюзга», почти целиком – «Самиянка»; найдена первая половина комедии «Щит», значительные отрывки – из «Сикионца» и «Ненавистного». Впервые стала по-настоящему ясна самая сильная сторона творчества Менандра – его изображение характеров. Так, комедия «Брюзга» построена вся на обрисовке характера мизантропа Кнемона, по существу честного и трудолюбивого человека, но не умеющего ладить с людьми. Упав в колодезь, куда он полез из упрямства за пропавшим ведром, он спасается благодаря помощи своего пасынка и своего будущего зятя и раскаивается в своем отношении к людям. В этой комедии Менандр не пользуется обычной сюжетной схемой новой комедии; есть хитрый раб, но нет никакой интриги, нет ни соблазненной девушки, ни сцен «узнавания» – весь интерес сосредоточивается на переломе в характере старого Кнемона.
Кроме этой оригинальной комедии, другие дошедшие до нас не полностью произведения Менандра в самых различных вариантах используют почти одну и ту же сюжетную схему: свободная девушка терпит насилие (но не вступает добровольно в добрачную связь), скрывает последствия его (подкидывает или отдает на воспитание ребенка или даже близнецов), потом выходит замуж, по большей части именно за того, кто был виновником ее беды, и благодаря «узнаванию» – не самого лица, а вещей, либо положенных с подкидышем, либо потерянных одним из участников драмы, – все приходит к благополучному концу. Но и тут при незначительных изменениях в ходе развития самого сюжета, при повторяющихся типах скупого или вспыльчивого старика, безрассудного юноши, добродетельной матроны и ловкого раба Менандр все же умеет создать целую галерею различных характеров с их индивидуальными оттенками. Философствующий раб Онесим не похож на жадного и неумного Дава и на честного угольщика (все три лица выступают в комедии «Третейский суд»), две Миррины (в «Земледельце» и в «Герое»), нося одно и то же имя, – два разных характера: одна воспитывает, честно трудясь, своих незаконных близнецов, другая, выгодно выйдя замуж, спокойно смотрит, как ее дочь работает у нее же в доме в качестве наемной служанки, а сын пасет скот; она решается заговорить только тогда, когда ее дочери, в которую влюблен молодой раб, грозит опасность тоже стать рабыней.
Часто Менандр существенно переосмысляет традиционную маску. Так, командир наемников Фрасонид («Ненавистный») ничем не напоминает тип хвастливого воина, известный из римских переделок новой аттической комедии. Напротив, влюбившись в собственную рабыню, Фрасонид не пытается использовать право господина, а стремится пробудить в девушке ответное чувство своим благородством. Необычно для афинской комедии (и для афинского быта вообще) внимание, уделяемое драматургом внутреннему миру девушки или молодой женщины, которой предоставляется право самой решать свою судьбу.
Развивая тенденцию, только едва намеченную в средней комедии, Менандр создает образ добродетельной и расположенной к людям гетеры; он умеет показать, как подлинная доброта и готовность помочь обиженным и слабым уживаются в таких женщинах с живым умом и умением соблюсти свои интересы. В «Третейском суде» едва ли не самой яркой фигурой является гетера Габротонон, которая, договорившись с рабом Онесимом, держит в руках все нити интриги и приводит запутанный (между мужем, женой и тестем) конфликт к счастливой развязке.
Еще одной характерной чертой Менандра является его отношение к покинутым незаконным детям – он убежденно вступается за их права. Положение незаконного ребенка в обществе, где богатство ценилось даже больше «благородного» происхождения, едва ли было благоприятным. И Менандр, не осуждая особенно резко девушек, подвергшихся насилию и отказывающихся от своих детей, осуждает купца Патэка (в комедии «Остриженная»), который велел подкинуть детей потому, что он потерял жену и обеднел. Снова разбогатев, он уже не смог найти детей и встретил их взрослыми: сына – молодым бездельником, дочь – любовницей вспыльчивого, но обожающего ее воина, который на ней и женится.
Именно в этом ясно выраженном сочувствии, питаемом Менандром ко всем ошибающимся (как старый Кнемон), ко всем обиженным судьбой, ко всем слабым, и состоит тот подлинный гуманизм Менандра, который бросается в глаза всем, особенно современным читателям.
Подготовка эллинизма в историографии начинается отчасти уже у Ксенофонта: политический подход его предшественника Фукидида сменяется у него отвлеченно этическим, характерным для наступающего кризиса полисного строя. У современников и преемников Ксенофонта проявляются еще ярче те черты, которые будут характерны для эллинистической историографии: развлекательность и риторичность.
Развлекательная тенденция появляется у старших писателей – Гелланика из Митилен (последняя четверть V века) и Ктесия из Книда (первая четверть IV века). Они принадлежат еще к традиции ионийской прозы (хотя Ктесий уже писал по-аттически). Их естественным образцом является Геродот; но в Геродоте их привлекает не развернутая историческая концепция, а обилие занимательных местных «древностей» или сведений об экзотических дальних странах. Гелланик был автором многих сочинений, собиравших и пересказывавших отчасти древние мифы, отчасти местные исторические предания, отчасти известия о дальних народах. Путешественником он не был и все свои сочинения компилировал по книжным источникам (как потом – большинство эллинистических писателей). Ктесий Книдский, придворный врач персидского царя, был автором обширной «Истории Персии», «Истории Индии» и «Описания Земли», где он соперничал с Геродотом в обработке наиболее «геродотовского» материала. Но он стремился дать рассказ не столько познавательный, сколько занимательный, и поэтому его сочинения уже в древности прослыли пустым собранием развлекательных вымыслов. Тем не менее эллинистические историки (например, Диодор) охотно пользовались Ктесием.
Риторическая тенденция появляется у младших писателей – Эфора из Кимы и Феопомпа из Хиоса (оба жили ок. 380 – 330/320). Оба они были учениками Исократа; Феопомп был известен не только как историк, но и как автор речей и посланий на политические темы. Они были различны по политическим взглядам: Эфор сочувствовал афинской и фиванской демократии, Феопомп – спартанской олигархии и македонской монархии. Они были различны по литературной манере: Эфор писал эпически спокойно, Феопомп живо и страстно (Исократ, по преданию, говорил, что первому нужны шпоры, а второму – узда). Но оба они являются предтечами эллинистической историографии, и не только по риторической отделке своих сочинений, но и по идейной их основе. История Эфора предвещает универсализм и космополитизм эллинистической идеологии, это первая попытка написать всеобщую историю Греции и других стран с древнейших времен до эпохи автора; разумеется, в основном это была красиво написанная, рационалистически и моралистически окрашенная компиляция. История Феопомпа предвещает индивидуализм эллинистической идеологии. Это первая попытка написать историю современности, поставив в центре ее не событие, а личность – царя Филиппа Македонского, в котором Феопомп видел спасителя Греции; разумеется, в основном это был темпераментно и ярко написанный политический памфлет огромных размеров. Эфор и Феопомп первые стали членить свои произведения на «книги» и пользоваться ими как композиционными единицами (труды Геродота и Фукидида были разделены на книги лишь позднее); они первыми стали придавать им занимательность вставками таких риторических общих мест, как описания сражений (у Эфора) и тенденциозно окрашенные портреты персонажей (у Феопомпа). Все эти особенности перешли от них к эллинистическим историкам; сочинения их усердно читались и пересказывались (Эфор – Диодором, Феопомп – Трогом Помпеем) и были утрачены сравнительно поздно.
Так во всех жанрах IV века постепенно накапливались черты, характерные для наступающей эпохи эллинизма.
Первая половина III века до н. э. была, как сказано, временем высшего расцвета эллинистической литературы. Центром этого расцвета была Александрия – самый греческий город в новых восточных державах. Вершина этого расцвета приходится на правление меценатствующего царя Птолемея II Филадельфа (285–246). Основу этого расцвета создало поколение писателей, родившихся на исходе IV века и воспитанных еще в традициях полисной культуры: Каллимах, Феокрит, Ликофрон, Арат.
Передаточной ступенью между литературой исконной Греции и литературой Александрии была деятельность поэтов-эпиграмматистов с островов Самоса и Коса на рубеже IV–III веков Это был литературный перекресток между Грецией (и Сицилией), с одной стороны, Александрией – с другой, и Македонией – с третьей. На острове Самосе центром литературного кружка был эпиграмматист Акслепиад, к нему были близки афинянин Гедил и, по-видимому, македонянин Посидипп, впоследствии переселившийся в Александрию. На острове Косе главой кружка был поэт и ученый Филет (или Филит), его учениками были Гермесианакт из Колофона и знаменитый Феокрит из Сицилии, впоследствии уехавший в Александрию; сам Филет тоже несколько лет жил в Александрии наставником царского сына (будущего Птолемея II Филадельфа), и первый руководитель Мусейона Зенодот также считался его учеником. Между двумя кружками была связь: Феокрит, как мы увидим, упоминает Филета и Асклепиада рядом и с равным восхищением. Здесь был воспринят тот толчок, который дал поэзии Антимах почти столетием раньше; здесь впервые сложился тот тип поэта-филолога в одном лице, который станет обычным в Александрии – лирик Филет был лексикографом, эпик Зенодот – издателем Гомера, трагики Александр Хтолийский и Ликофрон – издателями классической драмы, и сам Каллимах – составителем каталога александрийской библиотеки.
Жанром, который раньше других подвергся обновлению в эллинистическую эпоху, была эпиграмма. Так называлось короткое (обычно от 2 до 8 строк) стихотворение, написанное элегическим дистихом; слово «эпиграмма» значит «надпись», и ранние (IV–V века) греческие эпиграммы по содержанию строго соответствуют этому значению: это или надгробные надписи (эпитафии), или посвятительные надписи (сентенции, по содержательности и сжатости достойные быть вырезанными в камне); все в достаточной мере безличные, все выражающие больше общие мысли, чем личные чувства. Лучшим мастером эпиграмматического жанра в классической Греции считался Симонид Кеосский (автор знаменитой эпитафии спартанцам, павшим при Фермопилах). Расшатывание этих тематических рамок началось опять-таки в IV веке: философу Платону принадлежат одни из первых эпиграмм на любовные темы. Решительный перелом произошел на рубеже IV–III веков: маленькая и гибкая эпиграмма, не входившая в число «высоких жанров» и не скованная столь мощной традицией, стала первой выразительницей чувств и вкусов новой эпохи. Эпитафии стали хвалить не гражданские доблести, а семейные добродетели человека, посвятительные надписи – описывать все более скромные и домашние бытовые предметы, философские эпиграммы о смысле жизни превратились в прославление вина и любви.