Перелом совершили два крупнейших эпиграмматиста этого времени. Первым был Асклепиад Самосский с его кружком: здесь культивировалась застольная и любовная эпиграмма, как можно более легкая и эфемерная, далекая от прежней монументальности:
Вторым был Леонид Тарентский, бедняк и странник: он разрабатывал более традиционные формы надгробных и посвятительных надписей, но насыщал их «низкими» мотивами быта крестьян, рыбаков, ремесленников, моряков, подчас оттеняя их изысканно-вычурным языком:
От посвятительных эпиграмм к этому времени отделяются описательные эпиграммы: в них сохраняется описание предмета (часто – произведения искусства), но опускается мотив посвящения. Очень характерна для своего времени эпиграмма Посидиппа: во-первых, она описывает скульптуру знаменитого Лисиппа, во-вторых, написана в изысканной форме диалога, в-третьих, изображает Случай – понятие, игравшее особенно важную роль в эллинистическом мировоззрении:
Из всех жанров, разработанных эллинизмом, жанр маленькой эпиграммы оказался наиболее жизнеспособным. Живая традиция здесь не прерывалась более тысячи лет: антология «Венок», составленная преимущественно из эллинистических эпиграмм поэтом Мелеагром ок. 80 года до н. э., переиздавалась с новыми и новыми дополнениями из позднейших поэтов в I веке н. э., в VI и в Х веках, разбухнув до огромного свода 4000 с лишним эпиграмм в 16 книгах (знаменитая «Палатинская антология»). Образы и мотивы, разработанные в этих эпиграммах, во множестве перешли из них в произведения более поздней античной лирики, а оттуда – в новоевропейскую поэзию.
Кружок Асклепиада сосредоточился на разработке эпиграмм, кружок Филета – на разработке более крупных жанров – эпиллия и элегии. К сожалению, эти опыты известны нам лишь по скудным упоминаниям и еще более скудным отрывкам. Филет был автором эпиллиев «Деметра» и «Гермес» (о любви Одиссея и дочери Эола Полимелы); анонимные отрывки ряда других эллинистических эпиллиев были найдены в папирусах. Филет был и автором любовной элегии «Биттида», написанной по образцу антимаховской «Лиды»; римские элегики считали его своим предшественником и славили наравне с Каллимахом. По-видимому, это тоже был «ученый» перечень влюбленных мифологических и исторических героев; во всяком случае, подражатель Филета Гермесианакт в элегии «Леонтия» перечисляет влюбленных поэтов от Гомера до Филета, другой элегик, Фанокл, перечисляет примеры любви к мальчикам, третий, Александр Этолийский, – любовные приключения бога Аполлона.
Здесь же, на Косе, зародился, по-видимому, и еще один родственный эпиллию жанр – идиллия («картинка»), или буколика («пастушеское стихотворение»). Его основоположник Феокрит (ок. 305 – 240) был родом из Сиракуз, долго жил на острове Косе, а потом в Александрии; при жизни он, как кажется, пользовался славой лишь в узком кругу ценителей и стал знаменит лишь двести лет спустя благодаря латинскому подражанию Вергилия. В 7‐й идиллии он описывает сельский праздник на Косе и беседу о поэзии между собой и другим поэтом, причем все персонажи выступают под условными пастушескими именами: себя Феокрит называет Симихидом, Асклепиада – Сикелидом и т. д. Содержание беседы – характерное для эллинизма прославление простых и небольших песен в противоположность напыщенным подражаниям Гомеру:
Под именем Феокрита сохранилось 30 идиллий и 26 эпиграмм (некоторые из этих произведений явно подложны). Бесспорно принадлежащие ему произведения распадаются на несколько групп: стихотворения чисто буколические, изображающие жизнь пастухов и их состязания в пении; сценки из городской жизни, близкие к мимам, но с большей долей лирического элемента; мифологические эпиллии; несколько любовных стихотворений и два «энкомия» – хвалебные стихи в честь Птолемея II Филадельфа и в честь Гиерона Сиракузского.
В «пастушеских» стихотворениях местом действия обычно является родина Феокрита – Сицилия, причем деревенская жизнь изображается без всякой сентиментальной идеализации, поэт как бы добродушно любуется грубоватой наивностью селян. Диалект, на котором написаны эти идиллии, – дорийский диалект сицилийских греков. Песни, которые поют пастухи, явно стилизованы под народные. Основной их тип – выступление двух певцов, обменивающихся двустишиями, – так называемое «амебейное» пение. Наиболее точно эта форма воспроизведена Феокритом в идиллии V, где состязаются два пастуха – старый хитрый Комат и грубый парень Лакон:
Песня же наемного жнеца Милона (идиллия Х), возможно, подражает подлинной трудовой песне:
В образе глупого пастуха Феокрит дважды изображает вслед за Филоксеном и киклопа Полифема, ухаживающего за морской нереидой Галатеей. В идиллии VI две отвечающие друг другу песенки поют два юноши; роль киклопа исполняет второй, заверяющий друга, что Галатея в него страстно влюблена, а он только выжидает, чтобы она пришла к нему сама. В идиллии XI Полифем хвалится перед Галатеей, как много у него молока и сыра, и зовет ее к себе:
Феокрит умеет изображать не только комическую, но и трагическую любовь. В идиллии I пастух поет песню об умирающем Дафнисе – это народный вариант мифа об Ипполите: Дафнис поклялся не поддаваться власти Афродиты и, полюбив одну нимфу, предпочел умереть от любовной страсти, но не уступить. К ложу умирающего собираются лесные звери, плачет его стадо и приходят боги – Гермес, насмешливый Приап, негодующая Афродита, но все напрасно: он проклинает Афродиту и торжествует победу над ней:
Идиллия II по типу ближе к миму: она тоже рисует гибельную любовную страсть, но в иной обстановке – девушка из мелкого городского мещанства (не гетера) решает привлечь своего возлюбленного Дельфиса магическими чарами и с помощью рабыни совершает ночью в полнолуние волшебные обряды; потом, отослав рабыню для совершения последних обрядов у дверей Дельфиса, она рассказывает богине Луне историю своей несчастной любви, повторяя рефрен:
Знаменитейшая из идиллий-мимов Феокрита, «Сиракузянки» (XV), разыгрывается в Александрии: две приятельницы-горожанки идут на празднество Адониса; посплетничав о мужьях, обсудив свои туалеты, перебранившись в толпе с прохожими, полюбовавшись убранством залы и послушав пение певицы из Аргоса, исполнившей гимн во славу Адониса, они идут домой. В этой несложной картинке Феокрит сумел как бы мимоходом польстить царю Птолемею и царице Арсиное, использовать ряд живых поговорок и наглядно обрисовать характеры обеих подруг. Характерно название «Сиракузянки»: Феокрит и в Александрии, очевидно, вращался в среде своих земляков.
Советом переселиться в Египет и поступить в наемные войска Птолемея заканчивается третий мим Феокрита, «Любовь Киниски» (XIV). Этот совет дает своему приятелю, которого бросила любимая им гетера Киниска, некий Тионих. Здесь тоже вполне естественно возникает в ходе беседы похвала Птолемею:
Как и в «Сиракузянках», разговор пересыпан поговорками и прибаутками: «прилип, как мышка на дегте», «пошел наш бычок по трущобам».
Мифологические эпиллии Феокрита («Геракл-младенец» и «Диоскуры») менее оригинальны, чем буколики и мимы, и привлекают читателя только некоторыми живыми, чисто бытовыми сценами и прекрасными описаниями природы. Алкмена укладывает десятимесячных Геракла и Ификла спать в круглый щит своего мужа, а после нападения на них змей, благополучно завершившегося первым подвигом Геракла, хватает на руки не маленького героя, а более слабого «застывшего в страхе Ификла» (XXI, 1–10, 60–61); в «Диоскурах» подробно описан кулачный бой Полидевка с великаном Амиком (XXII, 80–134) – греков, увлекавшихся кулачными боями, этот эпизод мог интересовать. В этих эпиллиях Феокрит пользуется не дорийским диалектом, а традиционным гомеровским эпическим языком. Довольно слабы и любовные стихотворения Феокрита (XII, XXIX, ХХХ); написанные разными размерами и на разных диалектах, они, возможно, являлись как бы «экспериментами» поэта.
Главное достоинство произведений Феокрита, особенно, конечно, буколик и мимов, – их живопись и наглядность: Феокрит не описывает своих «героев», не рассказывает о них, а показывает их: наемные пастухи и работники, солдаты, кутящие бездельники, приятели и горожанки разных слоев, то экономные и самодовольные хозяйки, то обиженные судьбой девушки, то гетеры – все они изображены наглядно и ярко, в их собственных речах и поступках. Даже животный и растительный мир Феокрит индивидуализирует: домашние животные получают клички, дикие – меткие эпитеты; вся природа живет: гудят пчелы, кричит древесный лягушонок и стрекочут кузнечики, журчат ручьи по «играющим, как серебро, камешкам», сосна «сладостно шепчет» и роняет шишки. Именно это главное для Феокрита; сюжет в его произведениях играет второстепенную роль, и поэтому «мелкая форма» идиллий оказывается у него столь органичной.
Другим направлением литературных экспериментов эллинизма было обновление гесиодовского дидактического эпоса. Уже любовные элегии использовали опыт гесиодовского «Каталога женщин»: в обстановке бурного расцвета научных интересов естественно было использовать и опыт гесиодовских «Трудов и дней» на новом материале. Памятником такого опыта осталась для нас астрономическая поэма Арата. Арат из Сол в Малой Азии (ок. 315 – 245) учился в Афинах, жил, быть может, и на Косе (Феокрит дважды дружески упоминает имя Арата, хотя неизвестно, тот ли это Арат), в 270‐х годах поселяется при македонском дворе и живет там до конца жизни, предприняв лишь две долгие поездки в Антиохию и Александрию. Как большинство эллинистических писателей, Арат был поэтом-филологом, редактировал антиохийское издание Гомера; писал он и мелкие стихотворения, до нас не дошедшие.
Поэма Арата называлась «Явления» и состояла из двух книг – с описанием созвездий и с описанием метеорологических примет. Сам Арат ни в малой мере не был ни астрономом, ни метеорологом: в первой части он пересказывал астронома IV века Евдокса, во второй – Феофраста. Его поэма резко отличается от философского эпоса V века (Парменид, Эмпедокл), творцы которого излагали в стихах свои собственные философские взгляды. Для Арата главное не содержание, а форма; его задача – найти простое и ясное стихотворное выражение для сложного, трудного и прозаического предмета. Эту задачу он разрешает превосходно: его поэма ясна и изящна, хотя, конечно, это перечисление небесных созвездий, лишь изредка оживляемое развернутым сравнением или мифом, кажется теперь однообразным и холодным. Некоторый пафос приобретает поэма только там, где Арат вносит в нее стоический дух своего афинского учителя Зенона: именно стоическое учение об органической связи всех частей мироздания подсказало Арату выбор его темы. Аристотель осуждал дидактический эпос за то, что в нем нет единства сюжета; Арат своим обращением к дидактическому эпосу показал, что для него и его поколения главной в литературе стала не проблема сюжета, а проблема стиля. Именно поэтому постановка стилистической задачи у Арата и ее решение вызвали восторг в эллинистическую и римскую эпоху: Каллимах и другие приветствовали поэму восторженными эпиграммами, лучший астроном следующего века Гиппарх писал к ней комментарии, латинские поэты переводили ее по меньшей мере четыре раза.
Наиболее полное выражение маньеристические тенденции эллинистического искусства нашли в творчестве Каллимаха (ок. 310 – 240). Экспериментаторский культ стихотворения на редкую и трудную тему, неожиданно и прихотливо построенного, с отступлениями, сжатыми в ученом намеке, и с описаниями, сжатыми в искусно найденной детали, сочетающего новоизобретенные приемы с архаическими реминисценциями, непременно небольшого, но стилистически отделанного до совершенства, – такова поэзия Каллимаха. В своем стремлении к изысканной новизне он рвал даже с непосредственными своими предшественниками, осуждал Антимаха за громоздкость и тяжеловесность, ссорился со своими старшими современниками Асклепиадом и Посидиппом за их уважение к Антимаху, ссорился со своим учеником Аполлонием Родосским из‐за его стремления реставрировать классический эпос; сохранившиеся отрывки из Каллимаха содержат многочисленные отголоски его литературных боев. Он писал: