ЭЛЛИНИСТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА III–II ВЕКОВ ДО Н. Э

В последней четверти IV века до н. э. греческий мир вступает в новую стадию своей истории, по многим признакам отличную от предыдущей. За этим периодом в современной науке закрепилось название «эллинизм». Термины «эллинизм», «эллинистическая эпоха» обычно противопоставляются терминам «эллинство», «классическая эпоха», которыми обозначается предшествующий период – период расцвета полисного строя в V–IV веков до н. э. Началом эллинистической эпохи обычно считается завоевание Ближнего Востока Александром Македонским (334–324), концом – установление римского владычества над восточным Средиземноморьем (к 30‐м годам до н. э.).

Содержание понятия «эллинизм» крайне сложно. Эллинистическая эпоха отличается от классической по целому ряду признаков. В зависимости от того, какой из этих признаков принимается за основной, несколько меняется и определение сущности эллинизма, и определение хронологических границ этого периода.

В социально-политическом плане эллинистический период противополагается классическому периоду как эпоха больших государств – эпохе полисов. На смену множеству независимых полисов с их республиканским устройством, демократическим или олигархическим, приходит небольшое количество крупных держав с монархическим строем и более или менее организованным бюрократическим управлением. На смену простым формам непосредственной эксплуатации рабов в небольших хозяйствах приходят сложные формы использования труда рабов и зависимых или полузависимых свободных в обширных государственных и частных имениях. Этот социально-политический строй держится в эллинизированных областях Средиземноморья вплоть до конца античности – до IV–V веков н. э.; завоевание этих областей Римом сменило здесь носителей верховной власти, но не изменило всей структуры социально-политического строя. В этом плане противопоставлять «эпоху эллинизма» «эпохе римского владычества» нельзя.

В этническом плане эллинистический период противополагается классическому периоду как эпоха взаимодействия эллинской цивилизации и восточных цивилизаций – эпохе относительной замкнутости и «чистоты» эллинской цивилизации. В классическую пору распространение эллинской цивилизации ограничивалось эгейским бассейном, южной Италией с Сицилией и редкими колониями по берегам остального Средиземноморья и Черноморья. В эллинистическую пору она распространяется по всему Ближнему Востоку, активно воздействуя на здешнюю культуру – малоазийскую, сирийскую, египетскую, еврейскую, вавилонскую, иранскую – и, в свою очередь, подвергаясь ее воздействию. В культуре господствующих классов сильнее чувствовалось влияние эллинства на Восток, в культуре низших классов – влияние Востока на эллинство; в начале периода наступающей стороной в этом взаимодействии культур было эллинство, а позднее, чем дальше, тем больше, – Восток. Римское завоевание восточного Средиземноморья ни в коей мере не остановило этого процесса взаимодействия цивилизаций; напротив, именно после римского завоевания он становится особенно интенсивным и приносит свой важнейший плод – христианство. В этом плане противопоставлять «эпоху эллинизма» «эпохе римского владычества» тоже нельзя.

Наконец, в плане культурном эллинистический период противополагается классическому периоду как эпоха маньеризма – эпохе классики. Это противопоставление самое важное, но в то же время самое трудноопределимое. И «классика», и «маньеризм» – термины в высшей степени условные; их отношение аналогично отношению Ренессанса и барокко, классицизма и романтизма, реализма и модернизма в культуре Нового времени. В самых общих словах можно сказать, что маньеризм после классики означает культ крайностей после культа гармонии, культ индивидуальности после культа общей нормы. Эти общие черты проявляются во всех областях эллинистической культуры: и в философии, и в литературе, и в искусстве, – но формы их проявления весьма многообразны. В этом плане хронологические рубежи эллинистического периода оказываются несколько иными, чем в социальном и в национальном планах. С одной стороны, элементы маньеристического стиля постепенно накапливаются в недрах классического стиля задолго до завоевания Азии, в течение всего IV века. С другой стороны, безраздельное господство эллинистического маньеризма не затягивается до конца античности, а приблизительно на рубеже I века до н. э. и I века н. э. уступает место классической реакции (в литературе она носит название «аттицизм»); I век до н. э. можно считать в этом отношении переходным периодом. Таким образом, в культурно-историческом плане противопоставление «эпохи эллинизма» «эпохе римского владычества» вполне оправданно. Связь здесь не только внешняя, но и внутренняя: именно установление римского господства в I веке до н. э. породило стремление эллинистического общества компенсировать политическое поражение культурным возрождением; а культурное возрождение выразилось прежде всего в попытках реставрации классического стиля свободной полисной Греции.

Именно этот аспект наиболее важен для истории литературы. Поэтому здесь мы называем эллинизмом культуру III–I веков до н. э. и рассматриваем ее как завершение тенденций, наметившихся в греческой литературе IV века – времени кризиса полисного строя. В дальнейшем мы увидим, что все характерные признаки эллинистической культуры содержались уже в культуре IV века; эти ростки достигли стремительного расцвета на целинной почве завоеванного Востока в первой половине III века, когда традиции эллинской полисной культуры были еще ощутимы, а влияние восточных культур еще очень слабо; а затем этот расцвет столь же стремительно обрывается, и начинается упадок, постепенно усиливающийся от второй половины III века до почти полного бесплодия I века до н. э. По этим этапам мы и будем прослеживать динамику развития эллинистической культуры.

Исторический фон и духовная жизнь эпохи в общих чертах выглядят так. В 338 году до н. э. македонский царь Филипп разбил при Херонее союзное войско Фив и Афин; это был конец свободной полисной Греции. В 334–324 годах сын Филиппа Александр в десятилетнем походе завоевал персидскую державу до самого Инда и воцарился в Вавилоне как наследник персидских царей. В 323 году Александр умер, и началась борьба между его наследниками-полководцами. Попытки сохранить единство его державы кончились неудачей (битва при Ипсе, 301 год). Она распалась на три большие монархии с македонскими династиями: царство Птолемеев в Египте (со столицей в Александрии), царство Селевкидов в Сирии, Вавилонии и Иране (со столицей в сирийской Антиохии) и царство Антигонидов в Македонии; из более мелких государств самым заметным было Пергамское царство в Малой Азии. Греция, по-прежнему раздробленная на мелкие полисы и полисные союзы, остается на периферии этого мира и активной политической роли более не играет. В течение первой трети III века между эллинистическими державами сохранялось относительное политическое равновесие, но с 266 года (Хремонидова война в Греции, Первая сирийская война за Палестину) начинается полоса почти непрерывных войн, которые тянутся, обессиливая всех участников, до самого начала II века, когда в эти войны впервые вмешивается Рим.

Завоеванный македонцами Восток тотчас стал заселяться греческими колонистами. Самые активные элементы греческого общества хлынули в открывшийся перед ними новый мир: сперва в качестве воинов-наемников, потом в качестве торговцев и ремесленников, потом в качестве ученых и художников. Здесь они стали привилегированным слоем населения, на который опирались македонские правители в своем управлении Востоком. В Египте греческие поселенцы сосредоточивались густой массой в Александрии и окрестностях, в царстве Селевкидов расселялись по широкой сети новооснованных городов греческого образца, которые покрыли всю Малую Азию, Сирию и отчасти Вавилонию. Эти островки греческой цивилизации в океане восточной объединяли выходцев из самых разных концов греческого мира; их связь с прежней родиной была уже утрачена, с новой – еще не закреплена, они жили не интересами общины, а личными и кружковыми интересами. На новой почве быстро стерлись языковые отличия между разноплеменными греками: вместо прежних четырех диалектов установился «общий язык» (койне), развившийся из аттического диалекта (официального языка македонских канцелярий) под слабым влиянием ионийского. На новой почве быстро стерлись и культурные различия между разноплеменными греками: во всех греческих поселениях установилась единообразная двухстепенная образовательная система – начальное обучение чтению, письму и счету, а потом среднее образование в гимнасии (физическое воспитание) и у «грамматика» (чтение и толкование классических писателей). Прохождение такого курса приобщало человека к привилегированному «эллинскому» обществу: именно этим путем совершалась эллинизация местного восточного населения. По завершении такого курса те, у кого было желание и средства, могли продолжать специальное образование в школе ритора, философа, медика и пр.; такие школы, организованные по образцу исократовского или платоновского кружка, тоже постепенно распространились по всему эллинистическому миру.

Эпоха эллинизма доставила в распоряжение греков веками копившиеся богатства персидских царей, усовершенствовала сельскохозяйственную и строительную технику, безмерно расширила сеть торговых связей. Материальный уровень жизни резко повысился. В новых великих державах греку жилось сытней и удобней, чем в скудной простоте классического полиса. Однако это материальное довольство было куплено ценой душевных тревог, неведомых жителю полиса. В небольшом замкнутом городе-государстве, где все граждане, можно сказать, знают друг друга в лицо и сами решают свои общие дела, все общественные отношения, все причины и следствия событий в общественной и личной жизни каждого были ясны, как на ладони. В новых больших державах человек был не гражданином, а подданным, его политическая жизнь определялась не его волей, а неведомыми замыслами монарха и его советников, его хозяйственное благосостояние определялось неуловимыми колебаниями мировой экономики: человек больше не ощущал себя хозяином своей судьбы. Все более сложными становились формы человеческой деятельности, это вело к специализации и дифференциации общества: горожанин все больше терял связь с сельским хозяйством и природой, деятель умственного труда – с физическим трудом и практической жизнью; человек больше не ощущал себя хозяином своего окружения. Он чувствовал себя одиноким и потерянным в бесконечно раздвинувшемся мире: исчезла та мерка, соизмерявшая жизнь личности и жизнь мироздания, какою служила для человека предшествующей эпохи полисная община, – остались только несоизмеримые крайности. Они ощутимы во всех областях эллинистического сознания. Это, с одной стороны, вкус к эффекту декоративной пышности и монументальности, с другой – вкус к любовному детальному изображению бытовых мелочей внешнего мира и психологических мелочей внутреннего мира человека; с одной стороны, пафос рационалистического освоения мира в небывалом развитии точных наук, с другой – уход в суеверия («Колдуньи» Феокрита), астрологию и мистические восточные религии; с одной стороны, гедонистическое наслаждение благами современности, с другой – сентиментальная тоска по былым временам, когда жизнь была беднее и скуднее, но зато понятнее, ощутимее и, как казалось, нравственнее.

Наиболее наглядное выражение умонастроение новой эпохи находит в философии этого времени. Учения Платона и Аристотеля, представляющие собой как бы предельно яркую форму полисного мироощущения, теряют теперь свою популярность. Перипатетики отказываются от общефилософских теорий и уходят в точные науки: уже преемник Аристотеля Феофраст (372–287) сосредоточивается главным образом на том, чтобы приблизить метафизические категории своего учителя к традиционным понятиям, более удобным для конкретных исследований. Академики отказываются от пифагорейской догматики позднего Платона и возвращаются к сократической диалектике раннего Платона с ее исходным тезисом «я знаю, что я ничего не знаю», т. е. к скептицизму (собственно, скептицизм как система возник в греческой философии еще в IV веке, но настоящее признание он получил только с тех пор, как в середине III века к нему примкнул глава Академии Аркесилай со своими последователями). Зато бурное развитие получают учения двух малых сократических школ IV века, наиболее индивидуалистических по своим этическим взглядам: киренской школы Аристиппа, учившей, что высшим благом является индивидуальное наслаждение, и кинической школы Антисфена и Диогена, учившей, что высшим благом является индивидуальная независимость, «самодовление» мудреца. Эти теории легли в основу двух философских систем, которые в III веке стали подлинными властителями дум эллинистического мира, – эпикурейства и стоицизма.

Основателем первой из этих двух школ был Эпикур родом с Самоса (342–271 года до н. э.), учивший в Афинах, в принадлежавшем ему саду («Сад Эпикура») с 306 года. Основателем второй был финикиец Зенон с Кипра (336–264 года до н. э.), учивший тоже в Афинах, в Расписном портике (портик по-гречески – «стоя», отсюда название школы) приблизительно с 300 года; развил и систематизировал его учение Хрисипп из Сол (ок. 280 – 207 года до н. э.), знаменитый логик, автор семисот с лишним сочинений. Общими для эпикурейства и стоицизма были сенсуализм в теории познания, материализм в физике, культ духовной независимости личности в этике; общим был разрыв с платоновско-аристотелевской традицией и обращение к ионийской физике (к Демокриту у Эпикура, к Гераклиту у стоиков) и сократической аполитичной этике (к Аристиппу у Эпикура, к Диогену у стоиков). Но развитие этих исходных положений и выводы из них у стоиков и эпикурейцев были прямо противоположными.

Эпикурейство было самым ярким выражением индивидуалистической тенденции в культуре эллинизма. Мир, по Эпикуру, состоит из материальных движущихся атомов, ничем не связанных друг с другом, сцепляющихся и разъединяющихся. Как мир из атомов, так общество состоит из отдельных лиц, которых ничто не объединяет: каждый руководствуется только заботой о собственном благе. Без государства, к сожалению, обойтись нельзя, но чем меньше иметь дело с государством, тем лучше: «живи незаметно!» – вот программа эпикурейства. Настоящий мудрец тот, кто может отрешиться от всех беспокойств внешнего мира, достигнуть «атараксии» (безмятежности), т. е. полного, ничем не возмущаемого душевного покоя и равновесия. Ощущение такого покоя есть наслаждение; в нем и состоит высшее благо.

Стоицизм, напротив, был самым ярким выражением космополитических, универсалистских тенденций в культуре эллинизма. Мир, по учению стоиков, был подобием человеческого полиса или живого организма, где все части неразрывно взаимосвязаны и живут единой жизнью, по одним законам, и законы эти – судьба, которой подчинено все, великое и малое. В этом мировом организме есть и мировая душа, или мировой разум, – это тончайшая огненная материя «пневма», пронизывающая все без исключения тела, неживые и живые, но наибольшей концентрации достигающая в человеческом существе. Настоящий мудрец тот, кто сможет отрешиться от всех отвлекающих страстей своего душевного мира (апатия – бесстрастие) и достичь полного слияния своей пневмы с мировой. Ощущение такого слияния есть сознание добродетели; в нем и состоит высшее благо. Только такой мудрец будет подлинным гражданином мирового полиса, свободным и сильным, как боги; только естественным законам этого мирового полиса и подвластен мудрец, если же эти законы вступают в противоречие с реальными законами земных государств, то мудрец бесстрашно выступает против последних. Как эпикурейство было философией абсентеизма, так стоицизм III века был философией оппозиции; только в следующем веке он становится государственной философией из антигосударственной.

Общей особенностью эпикурейства и стоицизма было пренебрежительное отношение к литературе и искусству. Эпикурейцы допускали, что поэзия может служить услаждению слуха, как гастрономия – услаждению вкуса; стоики признавали, что поэзия может быть полезна как популярная аллегория философских понятий (так, боги и герои в «Илиаде» не что иное, как олицетворение сил природы или сил души), в большинстве же случаев искусство лишь нарушает душевное равновесие и возбуждает страсть, а потому пагубно. Этот разрыв между философией и искусством, восходящий к позднему Платону, – характерная черта именно эллинистической культуры с ее усложненностью душевного мира и дифференциацией человеческой деятельности.

Разрыв между узким миром индивидуального человеческого опыта и широким миром окружающей действительности, открывшийся эллинистическому человеку, настойчиво требовал заполнения. Средством преодолеть этот разрыв стала книжная культура. До эллинистической эпохи грек не испытывал столь ощутимой потребности в книге: он был членом полиса и все жизненно необходимые знания и навыки усваивал из устного общения со своим коллективом. Даже философия по большей части была устной: Сократ не написал ни одной книги. Теперь сумма необходимых человеку знаний расширилась, а окружавший его органический коллектив распался; сведения о мире, предания старины, навыки поведения он должен был усваивать из книг.

Это прежде всего сказалось и на количестве, и на характере книжной продукции. Книги сразу стали писаться и издаваться в великом множестве; широкий ввоз папируса из птолемеевского Египта дал неведомое дотоле обилие писчего материала. Писатели словно упиваются возможностью многословия: Хрисипп, как сказано, написал 700 книг, а через двести лет Дидим Александрийский один сочинил более 3500 книг, причем сам не мог их запомнить и некоторые писал по два раза. Изменилось потребление книг: до сих пор они хранились в немногих экземплярах в храмах, государственных архивах или философских школах, теперь они стали размножаться и широко распространяться среди публики. Изменился самый характер этих книг: до сих пор они писались только о самом важном и так тщательно, чтобы быть «творением навеки» (выражение Фукидида о его «Истории»); теперь они стали писаться о чем угодно и с какой угодно небрежностью – наряду с отделанными «творениями» получили право на существование бесчисленные «записки» (ὑπομνήματα), не притязавшие ни на какую формальную отделку и служившие только сводом фактических сведений или аргументов. Научные сочинения, полемические трактаты, учебники, пособия, хрестоматии, компиляции затопляют литературу: до сих пор среди книг художественная литература бесспорно преобладала над нехудожественной, с этих пор – и навсегда – научная и учебная литература оттесняют художественную на второй план.