Дело не замедлило осложниться церковным вопросом. По смерти Ионы Св. София, Премудрость Божия, избрала себе жребий его протодьякона и ризничего Феофила; кандидат литовской партии, владычний ключарь Пимен, потерпел неудачу, Феофил отнесся двойственно и нерешительно к затее литовской партии: начал хлопоты по поездке в Москву к митр. Филиппу на поставление, но принял участие и в сношениях с Казимиром. Последнее было, вероятно, вынуждено соперничеством с Пименом, который искал опоры в литовской партии и соглашался ехать на поставление к литовскому митрополиту. А этот проект чрезвычайно осложнялся тем, что литовско-русскую митрополию занимал Григорий, униат и ученик Исидора, которого не признали вожди православной западнорусской среды, князья Олельковичи и паны Гольшанские. Правда, Григорий добился незадолго перед тем признания своего митрополичьего сана и даже своих прав на митрополию всея Руси от константинопольского патриарха Дионисия, но это вызвало резкий протест Москвы и только еще более запутало церковные отношения явным соблазном515. В таких условиях соглашение новгородских правящих кругов с королем Казимиром не могло получить достаточной силы, хотя и вылилось в формулу договора о назначении на Новгород литовского наместника – православного, о держании Новгорода «в воле мужей вольных», о защите его против в. к. Ивана всей литовской силой516. В Новгороде поднялись тревоги и раздоры517. Над вольным городом повеяло грозной опасностью, когда пришли вести из Пскова, что в. к. Иван подымает псковичей против Новгорода518. Но Москва выступила сперва не с ратной силой, а с увещаниями митрополита о «честном и грозном» княжении новгородского «отчича и дедича», о смирении «по великой старине» «под крепкую руку благоверного и благочестивого государя русских земель», о великом грехе «приступать к латинской прелести» признанием власти «латинского господаря»519. Новгородцы, охваченные внутренними разногласиями и недоверием к московской власти, не дали, по-видимому, никакого ответа. Тогда в. к. Иван поднялся на них «всеми землями» с братьями и служебными князьями, с царевичем Даньяром, тверской и псковской ратью, а другую рать направил на Двинскую землю.
Дело быстро закончилось поражением главных новгородских сил от передовой московской рати на Шелони и двинян с их воеводой князем Василием Шуйским – отрядом великокняжеского воеводы Образца. Последовал мир, запечатленный в окончательных грамотах, который почти дословно повторил Яжелбицкий договор; «за новгородскую проступку» Великий Новгород обязался в четыре срока уплатить значительную контрибуцию520.
Заключению этого мира в летописных повествованиях, отразивших на себе московскую точку зрения, придан характер великодушного великокняжеского «пожалования», своего рода амнистии «новгородской проступки», по печалованию митр. Филиппа, братьев великого князя и его бояр521. Но на этот раз примирение еще приняло старинную форму договорного «докончанья», скрепленного крестным целованием великого князя к Новгороду, и мир – согласно терминологии договора и летописных повествований – заключен «по старине, по пошлине». Однако это восстановление не новгородской, а великокняжеской старины522. Дело шло на первых порах об осуществлении и закреплении условий Яжелбицкого договора. Признание всех актов новгородского законодательства и управления совершаемыми в имени великого князя и гарантия судебной власти его наместников должны были получить свое полное значение. С августовским «докончаньем» 1471 года неразрывно связано и составление Новгородской Судной грамоты – «по докладу господе великим князьям», где установлено
С московской точки зрения условия договора 1471 года представлялись весьма умеренными; великий князь обошелся с новгородской стариной по-своему, сравнительно осторожно. В этом можно усмотреть определенный политический расчет.
В. к. Иван был силен перед Новгородом с его внутренними раздорами, и не было в интересах великокняжеской политики скреплять согласное объединение новгородцев поспешным и слишком резким давлением. Щадя – по внешним приемам – вечевые инстинкты новгородской массы, в. к. Иван направил крутые удары на виднейших вожаков литовской партии, внося в ее среду дезорганизацию и сознание полного бессилия524.
Дальнейшее развитие новгородской политики Ивана III проходит по двум стадиям: великий князь в течение некоторого времени усиливает проявления подлинной власти своей при относительном соблюдении традиционных форм ее деятельности, т. е. новгородской «старины и пошлины», а затем круто водворяет свое вотчинное «государство» над Великим Новгородом.
В «старине и пошлине» новгородской за княжеской властью сохранялись значительные права и полномочия, но связанные нормами этой «старины» в том отношении, что были осуществимы только как права и полномочия местной, земской власти. Князья могли использовать их в полной мере лишь под условием пребывания в Новгороде и не иначе как при участии посадника и при посредничестве должностных лиц, взятых из состава новгородских мужей. А с тех пор как новгородскими князьями стали великие князья всея Руси, неизбежный абсентеизм княжеской власти парализовал ее активное участие во внутренних делах Великого Новгорода, как, с другой стороны, поглощение великокняжеской силы внутренней борьбой за власть и внешними делами на юго-востоке и на юго-западе Великороссии взрастило самостоятельность Новгорода во внешней политике. «Старина» новгородской княжой власти пришла в упадок, уступая все более и более «пошлине» новгородского народоправства. Эту «пошлину» новгородцы развивают и укрепляют в своих договорах с князьями, заботливо охраняя внеземское положение князя запретом ему землевладения на своей территории и связей патроната-закладничества в среде новгородского населения. Однако Великий Новгород оставался в составе великого княжения всея Руси, и новгородцы долгое время настойчиво проводили традицию признавать своим князем носителя великокняжеской власти. На основе весьма реальных политических и экономических интересов соединение в одном лице великокняжеской власти владимирской и Новгорода Великого сложилось в прочную «старину и пошлину», которую и новгородцы усвоили как черту своего обычно правого порядка; попытка перенести княжескую власть на литовского великого князя была, несомненно, коренным и смелым новшеством одной из новгородских партий. В терминах великорусского княжого права та же «старина и пошлина» выражалась признанием Новгорода «вотчиной» великих князей всея Руси. И эта связь Великого Новгорода с великим княжением подверглась тяжкому испытанию, когда оно превратилось в вотчину московских государей, слилось в одно целое с их московской отчиной. Перестройка на новых, вотчинных основаниях внутренних отношений великого княжества надвинулась на вольность новгородскую как конечная, смертельная угроза.
В договоре 1471 года в. к. Иван, прежде всего, следуя Яжелбицкому договору, закрепляет безусловную принадлежность Великого Новгорода составу великого княжения всея Руси. Новгородцы обязаны признать, что должны «быть от великих князей неотступными ни к кому» и впредь не принимать на пригороды ни литовских князей, ни русских, недругов великому князю. Затем он берет на себя деятельную роль новгородского князя, главным образом (не говоря о полном подчинении внешних отношений) в деле суда, обеспечив за собой и своими наместниками условия такой роли. Восстановлена, по старине, и зависимость новгородской церкви от московского митрополита поставлением Феофила на владычество (в декабре 1471 года).
Усиление княжеской власти открывало новые возможности для вмешательства во внутренние отношения Великого Новгорода. А эти отношения приняли весьма тягостный характер. Хозяйничание боярской олигархии вызывало острое недовольство средних и низших слоев населения525, а планы литовской партии шли вразрез с интересами новгородского купечества, тяготевшего по торговым связям к Северо-Восточной Руси.
Однако партия Борецких, видимо, не считала своего дела безнадежно проигранным и после 1471 года. В ближайшие годы видим вокруг степенного посадника Василия Ананьина людей этой партии, они пытаются сплотить новгородцев прямым террором на противников из числа бояр526. Но в массе вечевая толпа была не на их стороне. Современник-пскович записал в свою летопись, что новгородские житьи и молодшие люди сами призывали в. к. Ивана на управу, «что на них насилье держат посадники и великие бояре – никому их судити не мочи; как тии насильники творили, то их такоже иметь князь великий судом по их насильству и мзде судити»527.
В октябре 1475 года в. к. Иван поехал в Новгород на свой суд с людным двором. Подробное описание его пути отмечает, как еще на станах по дороге его встречали новгородские жалобщики528. В Новгороде стали перед ним главные челобитчики, жертвы большого погрома, и били челом на его виновников – бояр партии Борецких. Великий князь творил суд по-новгородски – при владыке и посаднике, в собрании новгородского боярского совета, и дал на обвиняемых своих приставов из ближних дьяков вместе с приставами от Великого Новгорода, а по обыску обвинил их, велел «поймать» старого посадника Ананьина и одного из Борецких, Федора, а остальных их сторонников отдать на поруку. В это дело в. к. Иван вплел заново и обвинение в попытке передаться на литовскую сторону и тем придал уголовному делу политический характер, что дало ему предлог для отсылки арестованных окованными в Москву; с остальных обвиненных он велел взыскать «исцевы убытки» в размере исков и «свою вину» по прежним грамотам. По обычаю, великий князь собрал в свой приезд обильные дары не только с бояр, но и с купцов, и с житьих людей, и со многих молодших, которые шли к нему с челобитьями и с «поминками», так что «никакое не остася, который бы не пришел с дары». А великий князь отдаривал их своим жалованьем «от дорогих порт и от камок и кубки и ковши серебряные и сороки соболей и кони, коемуждо по достоинству»529.
Такое властное и торжественное выступление в Новгороде могло убедить Ивана Васильевича, что почва для полного водворения его «государства» достаточно подготовлена. Недаром этот «мирный поход» описан так подробно и тщательно, видимо, пером великокняжеского дьяка. Челобитчики и жалобщики продолжали обращаться к великому князю и после его отъезда, и он стал давать на ответчиков своих приставов из Москвы и назначать срок явки на свой суд в Москву; так продолжалось и в следующие годы, к явному нарушению новгородской старины, чего «не бывало от начала, как и земля их стала и как великие князи учали быти… но сей в то приводе их». Видно, что внутренний разлад дошел до полной утраты боярским правительством опоры в значительной части населения, которая потянулась к новой для нее власти «о обидах искати». То же творилось и в самом Новгороде. Новгородские бояре жаловались, что наместники великого князя судят посадничьи и владычни суды; перетягивают суд из Новгорода на Городище, как и сам великий князь вместо того, чтобы решать только те дела, каких «не возмогут управити» посадник с наместником, притом только во время своих приездов в Новгород, переносил новгородские судебные дела к себе на Москву по новгородским челобитьям.
Так подготовлен был известный эпизод, происшедший в марте 1477 года, когда новгородские послы били челом в. к. Ивану, как своему «государю», чего «
Новгородцы начали переговоры с челобитья о восстановлении «старины», как они ее понимали, подкрепленной отменой тех ее нарушений, которые ярко сказались в практике последних лет531. В. к. Иван настаивал, прежде всего, на признании новгородцами челобитья о его «государстве» над Великим Новгородом и поддержал свои настояния более тесным обложением города. Однако только по вторичному его требованию и новому совещанию в Новгороде послы принесли новгородскую «повинную», что сперва отвергли свое посольство. Только тогда в. к. Иван нашел почву для ответа по существу, как он думает «жаловать» свою отчину, как сам он понимает свое будущее «государство»? Ответ был простой, но для новгородцев мало вразумительный: «Мы, великие князи, хотим государства своего, как есмя на Москве, так хотим быти на отчине своей Великом Новгороде». Послы поехали на новое совещание (а великий князь пока продолжал стягивать войска к Новгороду) и вернулись с новым проектом договора о порядках княжого управления532. Не отвечая по существу отдельных новгородских пожеланий, в. к. Иван поставил ребром основной вопрос: «Яз, князь великий, то вам сказал, что хотим государства в своей отчине Великом Новгороде такова, как наше государство в Низовской земле на Москве, а вы нынеча сами указываете мне, а чините урок нашему государству быти, ино то которое мое государство?» Характерен ответ новгородцев: они вынуждены отречься от принципа договорного соглашения («урока не чиним их государству»), но просят «явить» им, в чем же состоит «низовская пошлина», которой Новгород не знает, та «пошлина», по которой «государи наши великие князи государство свое держат в Низовской земле». Деятельность правительственной власти, не связанная никакими нормами обычного права, никакой «пошлиной», едва ли была только неприемлема для новгородцев: такое представление должно было им казаться просто непонятным. Но в ответ они получили только отрицательное определение той новой пошлины, какой им предстояло подчиниться: вечевому колоколу не быть, посаднику не быть, а «государство все держать» великому князю. Несколько конкретнее пояснялась «низовская пошлина» требованием организации в Новгороде дворцового и служилого землевладения – волостей и сел, «на чем великим князем быти в своей отчине» и редукции в обладание великих князей тех княжих земель, которые за новгородцами533. К жесткому ответу, несколько раскрывавшему черты нового порядка, в. к. Иван прибавил обещание пожаловать свою отчину выполнением некоторых новгородских пожеланий: не делать «вывода» из Новгородской земли, не нарушать землевладельческих прав новгородского боярства, сохранить суд по старине, «как суд в земле стоит». Новгородцы смирились, приняли такое «пожалование» и основы новой «пошлины» и только выпросили себе еще отмену московских позвов и низовской службы.
Им казалось, что они добились-таки некоторых, хотя и скудных гарантий. Оставалось, по их представлению, формально закрепить эти гарантии. И снова поднялось то же самое, только что исчерпанное, принципиальное разногласие.
Новгородцы подняли речь о том, чтобы государь им «крепость дал» – крест бы целовал, и встретили отказ. Просили, чтобы великокняжеские бояре целовали крест к Великому Новгороду, чтобы наместник великого князя, который будет у них, был связан таким крестным целованием, – и это было отвергнуто. Отказано им было даже в «опасной грамоте», которая охраняла бы обещанные гарантии534. Пришлось удовлетвориться милостивым словом из собственных уст великого князя о том, чем он свою отчину пожаловал; на это в. к. Иван пошел, очевидно, потому, что придавал подобной декларации значение не формального обязательства, а только осведомление о своем властном решении.
Тотчас приступил в. к. Иван к организации в Новгородской земле своего великокняжеского землевладения и общего посошного тягла. Новгородское народоправство сменялось «государством великого князя». 15 января 1478 года великокняжеские бояре привели к присяге всех новгородцев по концам и улицам535; новгородские бояре, дети боярские и житьи люди «приказались» в службу великому князю, и на дворе Ярославле водворились великокняжеские наместники536.
Польский историк отметил, что утверждение непосредственной великокняжеской власти в Новгороде встревожило все враждебные Москве западные силы – и Ливонский орден, и Швецию, и Литву537. Как только «князь великий московский взял Новгород и вече им сказил», московские наместники появились на Ржеве и ее волостях, на Великих Луках и в Холмском погосте и привели местное население к присяге на имя своего великого князя, а представителей литовской власти согнали прочь538. Литовское государство почуяло наступление восточного соседа, настойчивого и упорного, направлявшего и силы крымского хана на западнорусские волости. Литовская рада уже в 1478 году настаивает на организации особого от польской королевской власти великокняжеского правительства, но король Казимир решил сам вернуться в Вильну и деятельно заняться восточными делами. Власти Ливонского ордена обсуждают вопрос, как бы «вернуть московита к тому положению, в каком были его предки», заводит сношения со Швецией и Казимиром. Назревала та коалиция против Москвы ее западных недругов и Золотой Орды, которая так беспомощно распалась в ближайшие годы. Нет прямых сведений о том, как отразились эти попытки действий, враждебных Москве, на Новгороде. Но в октябре 1479 года Иван Васильевич в приезд свой на Новгород изымал в коромоле архиеп. Феофила и сослал его в Москву; обвиняли его опять в замысле, чтобы Новгород был «за королем или за иным государем»539. Настоящая расправа за эту новую крамолу произошла позднее, когда пережита была тревога раздора с братьями великого князя и нашествия хана Ахмата. Потребность великокняжеской власти тверже и увереннее стать на западной границе и вовсе упразднить возможность областных сепаратных внешних сношений должна была особо обостриться после таких событий. И в 80-х годах великий князь ликвидирует арестами и выводом из Новгорода остатки литовской партии, а затем эти меры разрастаются в широкий «пересмотр людей и земель», которым разрушен боярский слой новгородского населения, но захвачены глубоко и более широкие его группы – житьи люди и купечество, а выдвинуты на их место более надежные элементы из центральных областей и положено в крупных размерах основание служилому землевладению и тяглому строю Новгородской украйны540.
Большая организационная работа на новгородской почве вошла в общую перестройку положения западных областей Великороссии. Псков сохранил на время внешние формы своего народоправства, но под управлением московских наместников, которых псковичи держали у себя, по псковской старине, князьями. В начале самостоятельного правления Ивана III псковичи согнали «с бесчестьем» князя Владимира Андреевича, того служилого ростовского князя, который был посажен у них Василием «ни по псковскому прошению, ни по старине». Иван Васильевич прогневался, но все-таки «дал им князя по псковскому изволению», и князь этот Иван Александрович Звенигородский «целовал крест ко Пскову на всей псковской пошлине»541. По псковскому челобитью и с крестоцелованием на псковской пошлине княжил с 1467 года во Пскове кн. Федор Юрьевич Шуйский, но его наместничья власть уже значительно усилена: управление псковскими пригородами с судом и расправой перешло в его руки542. И князь Шуйский стал «творить сильно» над псковичами, так что они били челом о его замене князем Иваном Стригой Оболенским, но великий князь прислал его брата Ярослава. Новый наместник сел на псковском княжении в феврале 1473 года с крестоцелованием «на пошлинных грамотах и всех старинах псковских» при вечевом собрании псковичей543.
При первых наместниках Ивана III псковичи как-никак вели свои дела по старым вечевым порядкам, а с немцами воевали при помощи московских войск. В 70-х годах – в годину большого и напряженного осложнения всего международного положения – Псков подвергся усиленным нападениям немцев и стал боевым пунктом большого значения. Псковские наместники вели эти внешние дела вместе с новгородскими: оборону западного рубежа, переговоры, перемирия и мирные «докончанья», на съездах то у себя во Пскове, то в Новгороде. Интересы местной обороны от этого только выиграли, но поглощались в то же время общей великокняжеской политикой. Псковской наместник получил особое значение для самой великокняжеской власти, и пересмотр всего его положения во Пскове стал на очередь. В 1475 году князь Ярослав предъявил псковичам новые требования, и те отправили к великому князю посадников с грамотами на защиту своей старины; но они могли представить только грамоты местных князей, за которыми великий князь не признал достаточной силы, «что лето грамоты, не самих князей великих». Князь-наместник требовал значительного увеличения своих доходов за счет дохода псковской казны, и псковичам пришлось сойти с принципиальной почвы защиты своей «старины» по «грамотам пошлинным» к обороне аргументом о непосильности для них требований князя Ярослава. «Нам в том, – говорили они, – не мощно жити». Решение всецело перешло в волю великого князя. И он своим велением установил новое распределение псковских доходов и новое расширение прав наместничьего суда. Введение в жизнь нового порядка вызвало вскоре настойчивые протесты псковичей, а во Пскове взрыв вечевой смуты против князя-наместника и его «княжедворцев»544. В. к. Иван отозвал князя Ярослава, а псковичам дал – по их челобитью – князя В.В. Шуйского; но этот наместник оказался крайне неудачным воеводой и правителем, и Ярослав Оболенский вернулся во Псков. Псковская старина уступила наместничьему управлению, так как все ратное и земское дело, суд и повинности населения подчинены руководству и регламентации представителей великокняжеской власти545. Формальная инкорпорация ожидала Псков, подобно Рязани, несколько позднее; но то было лишь устранение пережитка, потерявшего внутреннюю силу и подлинный жизненный смысл.