Вопрос о «княжь Юрьевой вотчине» приобрел особую остроту в связи с рядом других, точнее с общим пересмотром положения великокняжеских братьев в созидавшемся Московском государстве. Одолевая ряд внутренних сопротивлений, великокняжеская власть все более выделяет своего носителя из семейных связей, «возносит» его над членами семьи, над братьями, над матерью.
В договорах Ивана III нет уже тех колебаний терминологии и понятий, которые в грамотах его отца еще сохраняли видимость положения великокняжеских владений в ряду удельных владений московского княжого дома. Тут уделы «братьи молодшей» определенно стоят рядом с вотчиной великого князя – княженьем великим – и особо от нее492. Отстраняя от каких-либо притязаний на великокняжеские владения боковые линии княжого дома возвышением над ними всех своих братьев, в. к. Иван в то же время последовательно закрепляет представление о вотчинных правах своего потомства – сына Ивана и других детей, каких ему Бог даст. А старший его сын уже в 70-х годах – князь великий, старейший брат для дядей Андрея, Бориса493. И в совладении Москвой, и в распоряжении боевыми и финансовыми силами великого княжества, и во владельческих отношениях к отдельным его городам и волостям в. к. Иван проводит свою властную волю, устраняя самостоятельное княжое право князей-братьев в пользу производного своего «пожалования».
Остро встал в ту же пору между братьями вопрос о «примыслах». Великокняжеские захваты все увеличивали размеры непосредственных владений великого князя. Когда требовалось для этого напряжение значительной военной силы, князья-братья участвовали в деле со своими полками. А примыслы шли старшему брату к его великому княжению. Многозначительной представляется в договорах 1473 года одна особенность: в. к. Иван берет с братьев обязательство «не вступаться» во все то, что он себе «примыслил» или что еще «примыслит», а блюсти эти примыслы под ним, и под его сыном, и под всеми его детьми, «которых ему Бог даст», а взаимной формулы, обеспечивающей за младшими князьями их примыслы, какие им удастся сделать, в договорах нет, хотя такая формула обычна в докончальных грамотах прежнего времени. Едва ли перед нами только внешняя, редакционная деталь. Летописи сохранили память о глубоком недовольстве великокняжеских братьев из-за того, что не делится он с ними своими примыслами,
Назревал новый семейный кризис. Братья в. к. Ивана использовали первый же момент, когда ему стала особо необходимой вся их боевая сила, для предъявления ему своих требований, «чтобы князь великий по отца своего приказу и по духовной отца своего их бы держал и жаловал, вотчину бы удел княж Юрьев дал и в докончание бы принял»495. Старшие братья Андрей Большой и Борис обратились за охраной прав и положения, установленных духовной их отца, к тем, кому такое «печалование» было поручено в духовной Василия Темного, – к матери и королю Казимиру, чтобы он их управил в «их обидах и с великим князем и помогал», а также к митрополиту Геронтию. Они защищали свои традиционные права приемами, которые были в духе старины, далеко еще не изжитой, но едва не подвергли великое княжество величайшей опасности. Опираясь на ослабление Москвы внутренним раздором и на призыв к вмешательству в ее дела, король Казимир сделал попытку создать против опасного соседа грозную коалицию, завязал сношения с ханом Золотой Орды Ахматом, с Ливонским орденом, со Швецией. На деле шведские и ливонские нападения на новгородские и псковские волости оказались незначительными, Казимир был связан внутренней литовской смутой, и только хан Ахмат поднялся походом на Русь. Но Иван III, захваченный татарским нашествием в момент раздора с братьями, не смог собрать всю ратную силу, пока не помирился с ними. А братья после обращения к Казимиру – в конце 1479 года – «отступили» от брата, князя великого, и пошли в Новгородскую область, стали со своими отрядами в Луках Великих, а семьи отослали в Витебск, где Казимир дал им «избылище». В. к. Иван пошел на уступки: через митрополита и вдовствующую княгиню-мать он заверил братьев, что принимает их условия. Тогда князья Андрей и Борис поспешили к великому князю на помощь, и их приход решил дело. Хан Ахмат не мог принять боя с объединенными русскими силами и спешно отступил от Угры496.
События 1480 года имели не только то значение, что покончили с зависимостью Великороссии от власти хана и сделали великое княжение всея Руси суверенным-самодержавным, в исконном смысле слова, государством, но и усилили и ускорили ликвидацию удельно-вотчинного дробления власти в пользу государственного единодержавия.
Избавившись от крупной опасности, Иван III не сдержал обещаний, какие дал было братьям497. Только Андрей Большой получил часть Юрьевой отчины – Можайск, но и то в форме великокняжеского пожалования, а не по разделу выморочного удела между братьями распоряжением великой княгини-матери.
Договоры в. к. Ивана III с братьями, заключенные в 80-х годах, закрепляют то их положение, какое было создано договорами 1473 года и вызвало их на протест498. Решительно противопоставлены уделы князей-братьев владениям великого князя-вотчича «на всех своих великих княжениях». Братья обязуются «блюсти» эти великокняжеские вотчины – не только московско-владимирскую, но и Великий Новгород, и Тверь, и Псков – под великими князьями Иваном Васильевичем и Иваном Ивановичем, и под великой княгиней, и под меньшими детьми в. к. Ивана. Те же договоры закрепляют полное подчинение князей-братьев великому князю в военном деле, на какое будут посланы, и во внешних отношениях, устраняя решение таких дел «по сгадце». Подтверждена и статья 1473 года о сборе дани, назначение которой и тут татарские протори, но ставшие на деле постоянной расходной статьей великокняжеской казны499.
Владение удельными вотчинами становится пережитком умирающей старины. Княжат князья на своих вотчинах в полном подчинении великому князю, в прекарном положении владельцев, над которыми нависла за любое «неисправление» угроза великокняжеской опалы с потерей отчины «за свою вину». Принцип наследственности вотчинных княжений не встречает отрицания, но прочно утвердилось притязание великого князя на выморочные уделы, и в. к. Иван III возведет его своей духовной грамотой в общую норму московского права. О доле в промыслах великого князя не приходится младшим князьям и мечтать; от его владельческой воли зависит дать что-либо, кому заблагорассудит, но не по праву, а по усмотрению – пожалованию.
Последние десятилетия Ивана III закрепили в ряде фактов эти результаты роста великокняжеской власти. Князь Андрей Меньшой перед смертью в 1481 году написал духовную грамоту, в которой сводит земные счеты, «кому что дати и у кого что взяти». Он не умолчал в ней и о своей вотчине – московском «годе», о Вологде с Кубеною и Заозерьем, но только чтобы упомянуть: «И та моя вотчина вся господину моему, брату моему старейшему в. к. Ивану Васильевичу». Найдена формула для записи в духовной неизбежного факта, в создании которого воля лица, дающего ряд свой, ни при чем; нет в этой формуле слов «благословляю» или «даю»; нет в грамоте и термина «ряд»; и в дальнейшем удельные князья говорят в духовных: «А что моя вотчина… а то перед моим государем перед великим князем» или: «А не будет у моей княгини отрода, ино моя вотчина перед Богом и перед моим государем перед великим князем»500.
Волоцкий удел князя Бориса Васильевича перешел после него – в 1494 году – к его сыновьям, и только после них (1504 и 1513 годах) их доли отошли, как выморочные, к великому князю501. На брата Андрея в. к. Иван продолжал смотреть с недоверием и опаской; обе стороны были настороже, и в 1488 году между ними пробежала тревога, князь Андрей готовился к бегству. А в начале 90-х годов напряжение их отношений разразилось катастрофой. Разгоралась борьба с татарами, а князь Андрей в 1491 году не послал своих воевод и своей силы в поход по приказу великого князя. Осенью того же года в. к. Иван велел «поймать» брата и держал его в заточении до смерти, постигшей Андрея через три года; в ссылке кончили жизнь и его сыновья502.
В последние годы Ивана III не было на территории Московско-владимирского великого княжества уделов или вотчинных княжений. Оно спаялось в единую вотчину государя великого князя.
III
Ядро Великороссии сплачивалось великокняжеской властью в единодержавное Московское государство параллельно с подчинением той же вотчинной власти великого князя остальных ее областей, под сильным давлением внешних отношений, напряженность которых все нарастала.
Международное положение Москвы сильно осложнилось в 60-х годах XV века. На востоке окрепло Казанское царство, но смуты, начатые отцеубийством, какое совершил Мамутек, разрастались и втягивали при каждой новой вспышке Москву в казанские дела. Ханом на Казани был Ибрагим, сын Мамутека, а его родичи Касим и Даньяр служили Москве, как и другие князья и царевичи, искавшие на Руси убежища от смут родного татарского мира. Близость Казани и характер этого беспокойного гнезда татарской силы, которая засела на месте старой Булгарии, засоряя колонизационные и торговые пути, манили великорусскую великокняжескую власть на попытки наступления и подчинения татарского царства, чтобы прочно замирить беспокойного соседа. Часть казанцев, недовольная Ибрагимом, призывала на его место ставленника от московской руки, и в 1467 году Иван III впервые соблазнился такой перспективой. Попытка утвердить в Казани царевича Касима не удалась, и московским войскам пришлось спешно уходить от силы Ибрагима. Завязалась пограничная война, с разорением русских волостей татарами, с русскими набегами на Прикамье и на черемисские поселения. Тягостная неустойчивость отношений на этой восточной окрайне без определенного и крепкого рубежа, с русским населением, плохо знавшим московскую власть, с инородческим населением, которое всегда готово было потянуть к Казани, требовала непрерывных усилий – ратных и административных – для утверждения основ общего порядка и управления503. Не раз находила местная смута опору в сношениях с татарами князей нижегородских или галицких. Вятка, выродившаяся в гнездо ушкуйников504, была источником боевой силы врагов великокняжеской власти, а иной раз уклонялась и на татарскую сторону505.
На восточных границах Великороссии с большой наглядностью выступает тесная связь усиления и объединения правительственной власти с задачами национальной самообороны и территориального самоопределения Великорусского государства. В частности, казанские отношения требовали твердого положения этой власти на восточной украйне. Отсюда постоянно грозила тревога. Во время похода Ивана III на Новгород в 1478 году Ибрагим напал на Вятку и Устюг, а в ответ был возможен лишь набег в казанские волости. Только благополучное разрешение в 1480 году кризиса внутренних и внешних отношений великого княжества развязало Ивану III руки. В 1486 году он поднялся на Казань с большими силами, и хан поспешил предупредить поход – челобитьем о мире506.
Затяжная, то и дело возобновляемая борьба должна была уже во времена Ивана III выяснить, что избавиться от вечной тяготы и тревоги можно лишь прочным замирением Казанского царства, т. е. его подчинением власти великого князя. Но на такую задачу сил еще не хватало. Последние годы Ивана III – со смерти Ибрагима, случившейся в 1486 году, – заняты попытками водворить в Казани на ханстве московских подручников из служилых царевичей, которых охотно принимали в Москве на «кормление» как боевую силу и орудие политической интриги. Результаты такой политики не были прочными507, но облегчали положение в тот период, когда великокняжеская власть была занята собиранием и организацией сил Великороссии.
Та же татарская забота определяет деятельность великокняжеской власти на юге. Оборона со стороны степи по-старому, естественно, лежит на Рязанской земле. Но управляют Рязанью наместники великого князя, опекуна малолетнего рязанского князя Василия Ивановича. Когда юному князю исполнилось 15 лет, в. к. Иван женил его на сестре своей Анне и отпустил на Рязань, где Василий княжил 19 лет (1464–1483) московским подручником, как и сын его Иван (1483–1500), а в исходе правления и жизни Ивана III Рязанской землей правит великая княгиня рязанская Аграфена Васильевна, которой в. к. Иван посылает наказ о том, как ее служилым людям быть «в его службе», требуя строгих наказаний за ослушание, чтобы не пришлось ему самому вмешаться508. Только покорность рязанская, облегчавшая его организационную работу деятельностью местной власти, отсрочила установление прямого великокняжеского управления Рязанской землей509.
Великорусское государство строилось в условиях крайне неопределенного состояния границ владения и расселения. На восточных пределах оборонительная борьба неизбежно и незаметно переходила в наступление для расчистки торговых и колонизационных путей. Колонизационная и промысловая тяга к юго-востоку, встречая почти неодолимые затруднения в соседстве татар, отклонилась к северу, в обход Казанского царства, по следам давнего новгородского движения. Великокняжеская власть сменяет господство Великого Новгорода над Пермью с 1472–1473 года, а к концу княжения Ивана III власть пермских князьков уступает место управлению великокняжеского наместника; еще в 60-х годах ходили московские воеводы с «охочими» людьми на Югру и привели местных князьков к покорности, которой те купили себе великокняжеское пожалование своим же княжением; в 80-х годах Москва берет на себя защиту Перми от вогулов, организует походы на них местных северо-восточных русских сил и самих пермяков510.
Неустойчивым, непрерывно-тревожным и недостаточно определенным было и положение западного рубежа Великороссии. Компромиссная попытка 1449 года разграничить сферы литовского и московского влияния, по существу, ничего не разрешала. Колебания «верховых княжеств» старой Черниговщины, Твери, Новгорода, Пскова между Москвой и Литвой держали оба великих княжения в постоянном враждебном напряжении. На границах между новгородскими волостями и литовскими владениями сложились столь своеобразные явления, как совладение нескольких политических центров во Ржеве, Великих Луках, на Холмском погосте511. Прочно взять в свои руки определение западных пределов и позиций Великороссии значило для великокняжеской власти утвердить свое господство над Новгородом, Псковом и Тверью.
Яжелбицкий договор положил основание подчинению Новгорода. Житие св. Ионы, архиепископа Новгородского, повествует, что в. к. Василий Васильевич собирался решительно поднять руку на Новгород, жалуясь на новгородцев, «аки не по лепоте от них чтом». «А ему, – поясняет житие, – великого княжения власть над князьми русскими предержащу, и сего ради искаше подъяти руце на Великий Новгород». «Повесть об Ионе» составлена современником в конце 1472 года и свидетельствует, что вопрос о «государстве» великого князя над Новгородом стоял перед сознанием московских правящих кругов и новгородских политиков задолго до того, как Иван III приступил к его разрешению512. По существу, он был действительно поставлен ребром в Яжелбицком договоре и обострен последовавшими новгородскими волнениями. Возможно, что Житие св. Ионы верно представляет дело, утверждая, что назревший конфликт отсрочен его предстательством за Новгород перед великокняжеской властью; по крайней мере, кончина святителя, умершего в ноябре 1470 года, послужила исходным моментом для сложной истории «падения Великого Новгорода». Руководившая новгородской политикой боярская партия имела свой план действий – решила искать помощи против Москвы за литовским рубежом. Однако в начавшихся сношениях с Литвой следует различать два момента, соотношение которых объясняет полную неудачу плана Борецких. Сношения с Литвой начались еще до кончины арх. Ионы, так как через три дня после его смерти в Новгород прибыл князь Михаил Олелькович, «испрошенный» новгородцами у короля Казимира513. Дело шло о водворении в Новгороде литовского наместника «от православного христианства». По рассказам, сохранившимся в наших летописных сводах, план князя Михаила и Борецких состоял в том, чтобы за литовского пана, который станет новгородским правителем, выдать вдову посадника Исаака Марфу и тем утвердить связь боярской партии с литовской правящей средой и ее господство над Новгородом514. Возможно, конечно, что это только слух или сплетня – новгородская либо московская. Но положение Казимира перед новгородским делом было весьма затруднительно. Если оно представлялось возможным, то не иначе как при участии православных князей и панов Литовско-русского государства, той среды русских Рюриковичей и обруселых Гедиминовичей или панов литвинов, борьба с которыми была очередной задачей внутренней политики Казимира. Михаил Олелькович, виднейший представитель этой среды, ее кандидат на великое княжение, подготовлял в Новгороде почву для такого решения дела, которое едва ли было в намерениях короля: создания в Новгороде крупного наместничества для православного магната.