25 Назревает та «эмансипация Твери и Рязани от подчинения в. к.московскому в конце XIV и первой четверти XV века», которую выдвигает М.К. Любавский в своих «Лекциях по древней русской истории», с. 167.
26 По выражению Никоновской летописи – ПСРЛ, т. X, с. 230.
27 С.М. Соловьев (кн. 1, ст. 964–965) ограничился указанием, вполне точным, что произошло это «неизвестно по каким причинам», а подчеркнул только, как в ходе конфликта сказалась «вражда между двумя княжескими линиями, рязанскою и пронской»; Иловайский (с. 109) прямо предполагает «участие, которое пронский князь принимал в войне Димитрия с Олегом»; Экземплярский (т. II, с. 584) более осторожно допускает, что пронский князь был в это время «во враждебных отношениях к рязанскому князю и если не действовал против него вместе с московским князем, то и не помогал ему». Все это нисколько не освещает мотива решительных действий Дмитрия Донского, да и не может быть обосновано данными наших источников; и замечание Соловьева только освещает личную роль князя Владимира после московской победы. Татищев взглянул шире, предположив влияние пограничных споров, поднятых с захвата рязанцами Лопастни, и еще – некоторую двойственность в отношении Олега к русско-литовской борьбе (т. IV, с. 223), но подчинил по своей манере этому предположению само фактическое изложение при редактировании текста источника для своей «Истории». Карамзин (т. V, с. 15) принял татищевское указание на пограничные споры как мотив разрыва.
28 В С.Г.Г. и Д. (т. I, № 31) этот договор отнесен к 1371 г. Заключен он был послами в. к. Ольгерда как прелиминарный при заключении перемирия (от Оспожина заговенья до Дмитриева дня, т. е. от 31 июля по 26 октября) и открытии переговоров («а межи нас нашим послом ездит, путь им чист», причем «а си грамота аже будет князю великому Олгерду нелюба, ин отошлет, а хотя и отошлет, а на сем перемирьи и докончаньи межы нас с Олгердом войны нет до Дмитреева дни»). По летописным сводам набег Ольгерда под Москву относится к декабрю 6878 г. (Воскр. и Симеоновск.; ПСРЛ, т. VIII, с. 17; т. XVIII, с. 110) или 6879 г. (Никон., т. XI, с. 14), но верная дата, декабрь 1370 г., устанавливается тем, что после заключения перемирия с Ольгердом в. к. Дмитрий поехал в Орду 15 июня «в неделю», что соответствует только 1371 г. (т. XVIII, с. 110), а поход на Рязань и бой на Скорнищеве произошли в декабре того же года. Ольгерд стоял под Москвой 8 или 10 дней с 6 декабря 1370 г., но, узнав о приходе рязанской рати, заключил перемирие «до Петрова дни» и начал переговоры о «вечном мире» и замужестве своей дочери с князем Владимиром Андреевичем, а сам отступил с войском восвояси. Послы Ольгерда прибыли в Москву после отъезда в. к. Дмитрия в Орду (т. VIII, с. 18: «после великого князя»), так что переговоры с ними вели, очевидно, митр. Алексей и бояре. Дата договора – июль 1371 г., ранее разрыва в. к. Дмитрия с Олегом. Таков и порядок изложения всех летописных сводов; ср. Лет. по Акад. списку (в изд. Лаврентьевской летописи), с. 505–506; ПСРЛ, т. XV, с. 430. Но Соловьев (б. м., под влиянием изложения Карамзина, т. V) принял для этого договора дату 1372 г. и отнес его к иному моменту, когда Ольгерд, после неудачной встречи с московским войском у Любутска «взял мир» с Дмитрием (ПСРЛ, т. VIII. с. 20 и т. XVIII, с. 113, также в Троицкой и Ростовской летописях – под 6881 г.; т. XI, с. 19 – под 6880 г.), но этот «мир» заключал сам Ольгерд, а прелиминарный договор его послов, о котором идет речь, был, надо полагать, «отослан» им, так как оказался в московском архиве в подлиннике (с печатями, из которых одна митрополичья, другая, по-видимому, литовских послов). Дату 1372 г. приняли Иловайский (с. 110) и Экземплярский (т. II, с. 585), хотя последний весьма сбивчиво отнес договор к обоим моментам сразу – ср. т. 1, с. 100–101 и 104–105, заметив при этом, что столкновение под Любутском точнее отнести к 1373 г.
29 ПСРЛ, т. VIII, с. 18–19 («князь великий Дмитрей Иванович посади на Рязанском княжении князя Володимера пронского»); т. XVIII, с. 112 («и сяде тогда на княжении великом рязанском князь Володимер пронский»; то же т. XI, с. 17).
30 Никоновская (т. XI, с. 17) добавляет, что Олег «изыма» князя Владимира и «приводе его в свою волю».
31 Родословное предание Вердеревских, на которое ссылается Иловайский (с. 109), о «мурзе Салахмире» само по себе не имеет исторической ценности, но факт татарской помощи – возможен; см. текст этого предания в «Сборнике Моск. арх. мин. юстиции», т. 1, ч. 1.
32 С.Г.Г. и Д., т. I, № 28; о его датировке см. выше.
33 ПСРЛ, т. XI, с. 19; тут же, на с. 185, под 6909 (1401 г.) упоминание о пронских князьях в походе в. к. Олега под Смоленск; летописи упоминают, кроме Ивана Владимировича, только кн. Даниила Пронского, участника битвы на р. Воже (ПСРЛ, т. VIII, с. 32–33; т. XVIII, с. 127; т. XI, с. 42), но без отчества, и его генеалогическое положение неопределимо. Откуда взял Д.И. Иловайский (с. 126) второго Владимировича, Федора, – неизвестно (ср. Экземплярского, т. II, с. 630).
34 «Приидоша татарове ратью изо Орды от Мамая на Рязань, на великого князя Олга Ивановича рязанского, и грады его пожгоша, и людей многое множество избиша и плениша и со многим полоном отъидоша восвояси» (ПСРЛ, т. XI, с. 19).
35 Там же.
36 «Олег же рязаньский по отшествии татарьском виде землю свою всю пусту и огнем сожжену, и богатство его все и имение татарове взята, и оскорбися, и опечалися зело», – пишет Никоновская летопись, ПСРЛ, т. XI, с. 43 – ПСРЛ; т. VIII, с. 32–33; т. XVIII, с. 127; т. XI, с. 42–43.
37 Ср. С.М. Соловьева. Ист. России, кн. 1, ст. 977; Д.И. Иловайского. Ист. Рязанского княжества, с. 112–117; А.В. Экземплярского. Указ. соч., т. II, с. 586–587. Летописная повесть о побоище в. к. Дмитрия Ивановича на Дону с Мамаем – ПСРЛ, т. IV-2, с. 311 и сл. (1-е изд., с. 75–83); т. VI, с. 90–98; т. VIII, с. 34–41. О ней см. А.А. Шахматова «Отзыв о сочинении С. Шамбинаго – Повесть о Мамаевом побоище» (в 12-м присуждении премий митр. Макария, 1910 г.) и Шамбинаго (в «Сборнике Отд. Рус. яз. и слов. И. акад. наук», т. 81). В договорной грамоте 1381 г. в. к. Олег обязуется «к Литве целование сложите» (С.Г.Г. и Д., т. I, № 32); в том же договоре: «А что князь великий Дмитрий и брат князь Володимер билися на Дону с татары, от того времени, что грабеж или что поиманье у князя у великого людии и у его брата князя Володимера, тому межи нас суд вопчий, отдати то по исправи».
Под влиянием слов Летописной повести, как в. к. Дмитрию по возвращении в Москву «поведаша… что князь Олег рязаньский посылал Мамаю на помочь свою силу, а сам по рекам мосты переметал, а кто поехал с доновского побоища домов к Москве сквозь его отчину рязанскую землю, бояре или слуги, а тех велел и мата и грабите и нагих пущата», Иловайский (с. 118) и Экземплярский (т. II, с. 587) поняли дело так, что речь идет и в договоре о грабеже и поимании москвичей рязанцами; но текст упоминает только о пойманных людях, которые у в. к. Дмитрия и его брата, т. е. рязанцы, так что тут в рязанцах надо видеть также не виновников, а жертву «грабежа». С.М. Соловьев, косвенно подсказавший Иловайскому и Экземплярскому их понимание договора (ср. Ист. России, кн. 1, ст. 985), поддержал его ссылкой на договор в. к. Василия Дмитриевича с рязанским великим князем Федором Ольговичем (С.Г.Г. и Д., т. I, № 36), где читаем: «А будет в твоей отчине тех людей, з Дону которые шли, и тех та всех отпустите»; по контексту возможно, что тут речь о возвращавшихся с Куликова поля, хотя этого прямо и не сказано. Прямое противодействие по приказу Олега возвращавшимся с Дона войскам, о чем говорили, по повести, в. к Дмитрий его бояре, весьма сомнительно, но несомненны столкновения этих войск с местным рязанским населением, скорее всего, как полагает Иловайский (с. 117), из-за насилий московской рати. Заботливое указание позднейших редакций сказания о Куликовской битве (ПСРЛ, т. XI, с. 67), что в. к. Дмитрий «заповедал всему своему войску, аще кто идет по Рязаньской земле, то никто же ли единому власу да не коснется», не столько опровергает, сколько подтверждает такое предположение.
38 У нас нет оснований отвергать это известие летописных сводов, восходящее, вероятно, к той же повести о Куликовской битве, какую читаем в их составе (ПСРЛ, т. IV, с. 82; т. VI, с. 97; т. VIII, с. 41), хотя оно вызывает некоторое недоумение как потому, что не дополнено указанием, куда бежал Олег, когда и при каких обстоятельствах вернулся, так и потому, что при такой неполноте фактических сведений оно представляется несогласием с договорной грамотой 1381 г. (см. у Иловайского. Указ. соч., с. 118; Соловьев, кн. 1, с. 984 и Экземплярский, т. II, с. 587 обходят это затруднение). Бежать он мог только в Литву (Иловайский: «на литовскую границу»), а вновь появляется в летописных сводах уже при встрече хана Тохтамыша. Никоновская летопись вовсе опустила упоминание о бегстве Олега и посылке наместников на Рязань, а редактор лицевого свода внес вставку об этом из Воскресенской на крайне неподходящее место своего изложения (ПСРЛ, т. XI, с. 67).
39 ПСРЛ, т. VIII, с. 42; т. XI, с. 69.
40 «Тоя же осени, месяца ноября в 1 день вси князи русстии сославщеся велию любовь учиниша межу собою» (ПСРЛ, т. XI, с. 69).
41 Договорная грамота 1381 г. (С.Г.Г. и Д., т. I, № 32) упоминает о «погребе» всему «что ся ни деяло дотоле, как есмя целовали крест» – «до Спасова Преображенья дни за четыре дни» и устанавливает «суд вопчей межи нас от юги празника всему», а составлена «по благословению» митр. Киприана, который прибыл в Москву на митрополию 23 мая 1381 г., а осенью 1382 г. выслан из Москвы: грамота относится к августу 1381 г. Дошла она до нас без печатей и, возможно, дает только проект договора, составленный в Москве, не утвержденный и не вошедший в силу. Когда много позднее, в ноябре 1385 г., состоялось примирение в. к. Олега с в. к. Дмитрием при посредничестве троицкого игумена Сергия, летописи отметили, что «мнози преже того к нему ездиша и не възмогоша умирити их» (ПСРЛ, т. VIII, с. 49). Грамота 1381 г. имеет, во всяком случае, большую ценность как формулировка целей великокняжеской политики и приемлемого для нее компромисса с рязанскими требованиями в старых пограничных спорах. Весьма вероятно, что ее содержание легло в основу «вечного мира» 1385 г., так как этому соответствуют, по существу, отношения Москвы и Рязани, установившиеся после 1385 г. – до самой смерти в. к. Олега.
42 «Точная» дата прихода хана Тохтамыша под Москву, обычная в наших сводах, – 6890 г., августа 23, в понедельник, – невозможна, так как 23 августа 6890/1382 г. приходилось на субботу. Ошибка – от порчи текста. Никоновская (ПСРЛ, т. XI, с. 73) и Симеоновская (т. XVIII, с. 132) сохранили такую редакцию повести «о прихождении Тохтамышеве на Москву», где порча текста принята и сглажена, да еще и подкреплена (по вычислению) сообщением, что взятие Москвы произошло 26 августа; тут только «понедельник» указывает на искажение. Но в Воскресенской (т. VIII, с. 44 и 46) следы этого искажения яснее: 1) нескладная фраза: хан «прииде ратью к городу Москве, а сила татарская прииде месяца августа в 23, в понедельник, и приидоша не вси полки к городу» поясняется вариантом (г) карамзинского списка, где вместо «в 23» стоит: «В 8 день в третий день»; дело, по-видимому, в том, что хан подошел к Москве с частью полков 8 августа (в пятницу), а в третий день после него – в понедельник 11-го – пришла вся сила татарская; 2) хан стоял под Москвой 3 дня, а на четвертый взял ее обманом: по Воскресенской – 26 августа в четверг, но 26 августа 1382 г. приходилось на вторник, а взята была Москва, очевидно, в четверг 14 августа. Не совсем обычный счет «третьего» и «четвертого» дней зависит в данном случае, вероятно, от того, что и татары пришли под Москву «в полъобеда» и взятие города произошло «по обедех» – «в 7 час дни».
43 ПСРЛ, т. IV, с. 85; т. VIII, с. 43; Никоновская, т. XI, с. 72 переносить встречу Тохтамыша Олегом «на украины своея земли рязанския».