IV

Объединение власти над всей Великороссией в руках единого вотчича на всех великих княжениях возводило его в положение «государя над всеми государями Русской земли». Это меткое выражение книжника-современника означает тенденцию признавать верховную волю государя великого князя господствующей над всеми иными правами властвования и управления, какие сложились в жизни Великороссии в удельно-вотчинном периоде, свести их к значению подчиненному и производному от великокняжеской воли. В частности, концентрация властной силы и политическое самоопределение Великороссии были неотделимы от коренных перемен в положении русской митрополии. Неизбежным стал распад ее на две поместные церкви – Великорусскую и Западнорусскую. Неизбежным стало и завершение национализации первой из них как церковнополитической организации в составе Московского государства.

Московская смута, поставление на митрополию грека Исидора, дело о Флорентийской унии затянули на полтора десятка лет по смерти митр. Фотия тягостное и неопределенное положение дел русской митрополии. После низложения Исидора и его бегства осенью 1441 года во главе церковного управления встал нареченный митрополит Иона. Тяжелые времена напряженной внутренней борьбы, сложное международное положение и помимо церковных дел, запутанных судьбами унии, побуждали к решительной попытке обеспечить национальный характер и политическую надежность митрополии. В Москве остановились на решении выполнить избрание и поставление митрополита у себя, на Руси, но на первых порах искали возможности добиться права на этот акт с согласия Константинопольской церкви561.

Но от такой попытки пришлось отказаться, и московские власти пришли, не без колебания и борьбы с внутренними разногласиями562, к решению поставить митрополита собором русских епископов; поставление это и состоялось 15 декабря 1448 года563. Восстановление московского характера митрополии было наконец достигнуто. Митр. Иона явился восстановителем и завершителем традиций митр. Петра и Алексея, что и выдвинуто торжественным причислением Алексея к лику святых; Иона стал затем третьим святым московским митрополитом564. В памяти трех своих святителей Москва прославляла и освящала главные моменты и конечное торжество своей церковно-политической тенденции. Со времен Ионы митрополия входит органически в строй Московского государства; она встала во главе национальной поместной церкви ценой временного разрыва с Константинопольской патриархией, но выдержала и это испытание, поддержав связи с Греко-восточной церковью путем сношений с патриархом Иерусалима565.

На первых порах митр. Ионе удалось сохранить под своей властью и западнорусские епархии. Его поставление совпало с переговорами о мире между великими князьями московским и литовским; вопрос о единстве митрополии был в них поставлен и проведен, и в начале 1451 года Иона получил от в. к. Казимира грамоту на «столец митрополич киевскый и всея Руси»566. Но в 8-м году XVI века поставление на литовско-русскую митрополию Исидорова ученика Григория папой Калликстом III положило начало окончательному разделению митрополии567. Северная митрополия утратила перед великокняжеской властью внешнюю опору в тесной связи с Константинополем и более широких политических интересах и зажила местной великорусской жизнью – в мечтах и стремлении вернуть прежние, более широкие пределы своей церкви как всероссийской путей подчинения Москве русских областей, вошедших в состав польско-литовской Речи Посполитой. Судьбы и интересы церкви и государства великорусских слились. Падение Константинополя убило расшатанный авторитет греков, довершило фактическую автокефальность Русской церкви; и в ту же пору слагалась и крепла независимость Руси от татар, завершенная при Иване III утверждением внешнего самодержавия Великорусского государства.

Митр. Иона поставлен русскими епископами – по избранию великого князя, по совету с в. к.матерью, с братьями, всеми русскими князьями, духовенством и боярами568. И после него преемство на митрополии внешне определяется благословением преемника митрополитом-предшественником, а по существу выбором великого князя. При новом укладе всего политического строя значение митрополита далеко не то, что было при Петре и Алексее. Русский митрополит, независимо от степени его личного влияния, служит своим авторитетом светской власта, являясь послушным орудием ее политики. Вся пастырская деятельность митр. Ионы тесно сплетена с этой политикой, и он выступает с посланиями от своего имени и от имени всего освященного собора – то для укрощения мятежного Дмитрия Шемяки, то для усмирения буйных вятичей, то для внушения вольному Пскову покорности их «отчичу и дедичу». Авторитет священного сана ставил митрополита высоко в строе общественных отношений. Но избираемый великим князем из людей, ему подвластных, бессильный перед вотчинной властью государя, он лишен устойчивых правовых гарантий своего положения. Как поставление на митрополию по канонической форме соборного деяния свелось к простому выполнению решения светской власти, так великий князь мог довести митрополита до мнимо-добровольного отречения или до низложения по постановлению покорного епископского собора. Третий из митрополитов в правление Ивана III, преемник Феодосия и Филиппа, Геронтий испытал на себе всю тягость зависимого положения. Так, в споре о хождении крестным ходом «посолонь» или против солнца, который поднялся по поводу освящения вновь отстроенного Успенского собора, в деле церковно-обрядовом личное мнение в. к. Ивана, противоречившее и русской старине, и греческому обычаю, года на два оставило новые церкви без освящения, довело митрополита до бегства с митрополии в монастырь, а кончилось компромиссом, ибо великий князь хоть и уступил ввиду поддержки митрополита всем духовенством, кроме двух-трех лиц, но не допустил уставного постановления по спорному вопросу. Так, в споре ростовского епископа Вассиана с митр. Геронтием по поводу изъятия Кирилло-Белозерского монастыря из-под епископской власти в. к. Иван выступает властным руководителем церковного собора, причем каноническая функция этого собора не умаляет, как и в деле поставления на митрополию, зависимости церкви от светской власти: великий князь «повелевает» быть собору, ставить ему задание, властно входит в его делопроизводство, сообщает его решениям правовую силу своим утверждением. Так, в 80-х годах в. к. Иван пытался использовать временное удаление митр. Геронтия по болезни в монастырь, чтобы заменить его на митрополии другим лицом, «не восхоте его», когда митрополит решил вернуться на митрополию; но Геронтий «неволею не остави митрополии», хотя его «имали» силою и водворяли обратно, когда он «многажды» убегал из монастыря; только отказ продолжать недостойное состязание со стороны великокняжеского кандидата, Паисия Ярославова, заставил в. к. Ивана вернуть Геронтию его кафедру. Все эти эпизоды малозначительны, но они характерно освещают стремление великокняжеской власти водворить поистине вотчинный абсолютизм и в управлении церковными делами. Проба сил не всегда была для нее удачной. Приходилось отступать перед святостью сана, церковным каноном, святоотеческим преданием, приспособляясь к роли их защитника и покровителя. Русская церковь, как и русское общество, подлежала еще долгому перевоспитанию, пока вошла в новый строй отношений.

Таково было положение великокняжеской власти в отношении церкви и в том важнейшем для нее вопросе, который надолго взволновал Московскую Русь, – в вопросе о церковном землевладении. Коснусь только некоторых его принципиальных сторон, поскольку он связан, как и все отношение великокняжеской политики к землевладению, с основным процессом собирания власти.

По отношению к Великороссии как удельных, так и московских времен, собственно, нельзя говорить о «церковном» землевладении. «Землевладельческий быт нашей церкви сложился не по канонической догме, а по национальному типу вотчинного права» (А.С. Павлов). Вотчины принадлежали отдельным церковным учреждениям – митрополии, епископским кафедрам, монастырям, церквям, которые в лице своих начальных властей и были полноправными вотчинниками. Крупные владения митрополичьей кафедры стояли особой, замкнутой в себе, сложной единицей в составе великорусского землевладения, наряду с другими. Духовные владельцы святительских и монастырских вотчин имели свои отдельные титулы владения и грамоты и стояли в прямых, непосредственных отношениях к светской власти, помимо митрополита, как крупные землевладельцы-вотчинники. Так получилось, если можно так выразиться, социальное тождество землевладения церковных учреждений с боярским, которое вело к существенным последствиям, правовым и политическим. С одной стороны, канонические постановления об имуществах церкви оказывались принципиально и практически неприложимыми к такому землевладению. А с другой, «государевы богомольцы» сближались по положению своему с боярами и вольными слугами великокняжеского двора, к которому они и тянулись за опорой и покровительством. В период дробления власти по местным великим княжениям епископы и игумены сплошь и рядом втянуты своими интересами и отношениями в местные общественно-политические связи, а тем самым в оппозицию великорусскому великокняжескому центру и митрополии, поскольку она являлась солидарной с великокняжеской властью. Их вотчины являлись, наравне со светскими боярщинами, «институтом не только землевладения, но и управления» – «одним из основных учреждений государственного устройства» всякой сколько-нибудь значительной политической единицы русского Средневековья (Н.П. Павлов-Сильванский). Права правительственного, по-нашему сказать, характера органическая черта и духовного и светского землевладения тех веков. А еще в 1857 году К.А. Неволин569 заметил особую роль, какую сыграла в развитии княжеской власти практика выдачи князьями жалованных грамот на укрепление и определение этих прав и самого владения крупных землевладельцев. Эти грамоты не создавали нового права, а только подтверждали тот порядок вещей, который ранее существовал «сам собою и по общему правилу»; «иммунитетные права, – так выразил ту же мысль Н.П. Павлов-Сильванский, – проистекают не из отдельных княжеских пожалований, а из общего обычного права». Заметил Неволин и то, чтó в получении жалованных грамот составляло неминуемую опасность для правового положения крупного землевладения. «С утвердившейся, – писал он, – и распространившейся княжеской властью такой порядок не мог быть совместен. Но он не мог быть вдруг уничтожен. Переход к уничтожению его составляют несудимые грамоты. То, что прежде принадлежало вотчиннику в силу вотчинного права, то было теперь знатнейшим вотчинникам обеспечиваемо жалованными грамотами как особенное преимущество». Получение жалованных грамот не только утверждало за духовными и светскими «грамотчиками» определенные права и преимущества, но и ставило эти права в такую зависимость от княжого властного пожалования, которая постепенно преобразовала вотчинное право крупных землевладельцев в право не самостоятельное, а производное от верховной воли государя, князя великого. На зависимости вотчинного права от своего пожалования великие князья построили свою регламентацию этого права сперва в порядке пересмотра жалованных грамот при их возобновлении, а затем и общим указным порядком. Тенденция эта получила полную силу, когда московский великий князь вырос в вотчинного государя всей Великороссии и, с одной стороны, стал признавать силу только за грамотами «самих князей великих», а не «поместных», а с другой – потянулся к самодержавному распоряжению всеми силами и средствами страны, начав трудное и сложное дело их организации на служение потребностям его разросшегося «государева дела». Значение жалованных грамот как основного источника и доказательства землевладельческого права давало опору для отрицания его самостоятельной, связывающей державную власть силы. А такое понимание отношений шло навстречу общему стремлению великокняжеской власти высвободиться из пут исконной обычно правовой старины к полному, ничем не ограниченному самодержавию. Летописные своды сохранили рассказ об одном эпизоде, который хорошо характеризует эту общую тенденцию Ивана III и те первые проявления протеста против нее, которыми ознаменована ранняя оппозиция боярства власти московских государей. Это рассказ о деле князя Ивана Оболенского-Лыка, великокняжеского наместника на Великих Луках570. В 1470 году, когда в. к. Иван свел Оболенского с наместничества, лучане били на него челом «о продаже и о обиде». Великий князь судил его с ними, и в чем они на боярине дотягались, он присужден к уплате и уплатил, но великий князь «иное и безсудно велел платить», причем летописец поясняет, что лучане, надеясь на великого князя, что он им потакает, увеличили иски – «где мало взял, а они о мнозе жалобу положили». Боярин этого не стерпел и отъехал от великого князя к его брату волоцкому князю Борису; князь Борис Васильевич на требование выдать Оболенского отвечает: «Кому до него дело, ино на него суд да исправа». Этот рассказ, который обычно цитируют как пример борьбы с правом отъезда, имеет иной и более существенный смысл. Ведь и протест князя Бориса против последовавшего затем потайного захвата боярина людьми великого князя: «А нынеча и зде силу чинить, кто отъедет от него, и тех безсудно емлет» — подчеркивает, что весь эпизод разыгрался в споре не о праве отъезда самого по себе, а о требовании, чтобы дело боярина было решено не бессудно, а по суду и по исправе. Рассказ ценен как первое, насколько знаю, проявление протеста против великокняжеской бессудной опалы за обычное решение дел судом великого князя «с бояры своими»; отъезд же тут только средство уйти от произвола и найти в другом князе защиту, обе эти опоры вольности боярской – право отъезда и многокняжие – пали с объединением Великороссии под единодержавной властью московского государя. В. к. Иван, гневно карая за ропот и противодействие, хотя бы и пассивное, свел прежних вольных слуг к положению слуг «природных», «государевых холопов». А полное подчинение крупных землевладельцев вотчинной власти государя получало особо глубокий смысл, когда на первый план выдвинулись вопросы распоряжения земельным фондом как основным обеспечением всего строя Московского государства. Борьба Ивана III за земельный фонд приняла крутой характер при подчинении областей, бывших недавно самостоятельными. Их присоединение к составу его вотчинных владений ставило, как мы видели, ребром вопрос о силе и значении пожалований, данных прежними местными упраздняемыми властями прав, некогда обеспеченных их актами, т. е. колебало правовые устои местного быта и, во всяком случае, вело к возможности их пересмотра. Даже немногие отрывочные данные наших источников позволяют угадать широкие размеры и потрясающую интенсивность «пересмотра людей и земель» и практики «вывода», когда люди целыми гнездами снимались с насиженных корней и перебрасывались на новые места для «испомещения» их там по государственному пожалованию на государеву службу.

Прямолинейное и последовательное проведение тенденций вотчинного властвования, по-видимому, должно было бы тогда же привести к тому разгрому привилегированного землевладения, какой был пережит в жуткую годину опричнины. Однако этого не произошло. Иван III – в боевую пору созидания Великорусского государства – слишком нуждался в поддержке крупной служилой силы. И жизнь московская пошла по пути компромисса между великокняжеской властью и боярскими привилегиями, причем и определился этот компромисс в значительной мере в связи в возникшими спорами о церковном землевладении. Потребность в расширении государевой власти над великорусским земельным фондом поставила на ближайшую очередь не окончательное крушение боярского землевладения, а секуляризацию обширных земельных имуществ церковных учреждений. Тут камнем преткновения явилась не «вольность» сильного и влиятельного класса, а церковное назначение владений «государевых богомольцев» и принципиальная независимость священного сана. Однако отписка на государя многих владычних и монастырских земель в Новгородской области не встретила, насколько знаем, принципиальных возражений. Напротив, митр. Иона и его преемники служат в новгородских делах всем своим влиянием московской политике. А в 1500 году в. к. Иван, по благословению митр. Симона, «поймал в Новгороде вотчины церковные и роздал детям боярским в поместье, монастырские и церковные»571, и по новгородским писцовым книгам видно, что у новгородских монастырей взято земель много больше, чем упомянуто в летописном рассказе о событиях 1478 года, даже у тех, которых великий князь тогда пожаловал, «земель у них не имал, понеже те убоги, земля у них мало». А.С. Павлов отмечает и в других областях «некоторые явления, напоминающие судьбу церковных и монастырских земель в Новгороде». И эти явления наводят его на вывод, что Иван III сделал попытку общего пересмотра церковного землевладения572, и, по-видимому, с той же точки зрения, какая заявлена была новгородцам, что-де это земли государя великого князя и ими только «освоены».

Против секуляризационных покушений великого князя поднялась церковная иерархия с небывалой энергией, и в. к. Ивану пришлось отступить, как отступил он и перед коренным пересмотром землевладения боярского. Вместо коренной и спешной ломки сложившихся порядков, прав и отношений пошла более медленная и последовательная организационная работа. Однако первоначально оба вопроса были поставлены резче. Царь Иван Грозный упоминает в переписке с Курбским об «уложении» своего деда, которым у бояр взяты многие вотчины как не подлежащие возврату и новой раздаче, а Стоглав ссылается на запреты Ивана III и Василия III отчуждать вотчины в пользу монастырей в ряде городов. Такие указания, каких немало, дают, однако, некоторое представление о том, что при Иване III вопрос о вотчинном землевладении, светском и духовном, и о самом вотчинном праве был поставлен с такой же принципиальной остротой, как вопрос о вотчинном праве великого государя на все свои великие княжения в ответе на челобитье псковских послов или вопрос о безусловности его державной власти в последних переговорах с Великим Новгородом.

Объединение Великороссии совершилось путем разрушения всех местных, самостоятельных политических сил в пользу единой великокняжеской власти. Но силы эти, обреченные историческими условиями на гибель, были носительницами «старины и пошлины», обычно-правовых устоев великорусской жизни. Их падение расшатало устойчивые ее традиции. Творить новый уклад жизни на развалинах старого быта предстояло великокняжеской власти, искавшей не только единства, но и полной свободы в распоряжении силами и средствами страны. Московское единодержавие вело к московскому самодержавию.

Выводы

1. Основные процессы политической эволюции Великороссии в XIII–XV столетиях – дробление территории и власти и работа сил и тенденций, направленных на усиление политического единства, – развивались не последовательно, а параллельно в непрерывном борении и взаимодействии, которыми определялся внутренний строй Владимирского великого княжества в разные исторические моменты.

2. Образование мелких вотчинных княжеств путем дробления наследственных владений разных линий потомства Всеволода III – явление сравнительно позднее, и нарастает оно в прямой зависимости от утраты их владетельными князьями политического влияния в пользу великокняжеской власти, окрепшей в руках московских князей.

3. Удел есть доля князя в общей с братьями вотчине, полученная по духовной отца. Основные черты удельного владения – наследственность уделов, отсутствие права завещательного распоряжения ими, возврат выморочного удела в семейное владение для раздела между братьями, возможность частичного передела для сохранения пропорционального соотношения размеров долей – сближают его с крестьянским долевым землевладением, с которым оно разделяет также черту неустойчивости этой формы владения, т. е. тенденцию к распаду на вполне обособленные вотчины.