В 1456 году в. к. Василий поднялся на Новгород со всеми князьями воеводами и со множеством воинства за новгородское «неисправление», что новгородцы у него не «в послушании» и держат у себя «его лиходеев, изменников». Поход принудил новгородцев к покорному челобитью, уплате контрибуции великому князю «за его истому» и к Яжелбицкому договору, который в определенной форме восстановил принадлежность Новгорода к составу великого княжения467. Новгородцы обязались держать великое княжение «честно и грозно» и «пошлин» великокняжеских не утаивать; эти пошлины изложены в особой грамоте, а важнейшие из них: на грамотах Великого Новгорода «печати быта князей великих», а «вечным грамотам не быти»; восстановить великокняжеский суд на Городище – от великих князей боярин судьею «от Новагорода боярин», а если эти судьи разойдутся в решении, то конец делу учинит великий князь с посадником, когда будет в Новгороде; у наместников великого князя суда не отнимать, а в Новгороде и по его волостям судебные позвы выполнять должны вместе позовники великого князя и новгородские; восстановить в общей норме право великого князя на черный бор, «коли приведется взяти князем великим черный бор»; «лиходеев» великого князя впредь в Новгород не принимать; Новгород князьям великим держать «в старине по пошлине», как она определяется в статьях договорных грамот468.

Летописные своды почти не дают сведений о том, как и насколько проведены на деле условия Яжелбицкого договора. Несомненно, что они вызвали в Новгороде большое раздражение и продолжительное брожение; о полном и последовательном их выполнении не может быть, по-видимому, речи: в 1471 году Ивану III пришлось заново устанавливать яжелбицкую великокняжескую «пошлину». В. к. Василий только в 1460 году поехал в Новгород «о всех своих управах»; положение было напряженным; «новгородцы во стороже жиша»; в городе началось волнение: «шильники» пытались убить боярина Федора Басенка, а новгородцы поднялись вечем на великого князя, и только архиепископу Ионе удалось с трудом успокоить поднявшийся мятеж469. Великий Новгород пережил первую судорогу своей политической агонии. Но, как бы то ни было, восстановлена в полной мере принадлежность Новгорода и Пскова к составу великого княжения всея Руси: в переговорах с немцами о перемирии с вольными городами решающее определение принадлежит в. к. Василию470. И Псков вскоре испытал усиление своей зависимости от великокняжеской власти: в 1461 году великий князь прислал во Псков наместника своего, «а не по псковскому прошению, ни по старине», и псковичи его приняли и посадили на свое княжение471.

По отношению к Рязани не приходилось ставить сколько-нибудь острых вопросов. Так обстоятельства сложились, что Рязанская земля оказалась в полном управлении великого князя, так как рязанский в. к. Иван Федорович передал перед кончиной, в 1456 году, своего восьмилетнего сына и рязанское княжение «на руки» и «на соблюдение» в. к. Василию, который княжича взял к себе на Москву, а управление Рязанской землей передал своим наместникам472. Недавняя подлинная «старина» отношений сохранилась только между Москвой и Тверью. Но и ее пришлось восстанавливать после периода тесной связи Твери с Литвой, и договор между великими князьями Василием Васильевичем и Борисом Александровичем, заключенный в середине 50-х годов XV века, утверждает полное их «одиначество» «на татар и на ляхи и на Литву и на немцы», а «великое княжение, Москву и Новгород Великий» признает «вотчиной» в. к. Василия и его детей; однако в. к. Борис не признал Василия Васильевича «старейшим» себе братом: их «братство» в этом договоре – равное473; возврат ко временам Донского, к условиям договора 1375 года, был еще невозможен. Большим успехом было уже то, что Тверь, вовсе отошедшая «в сторону» Литовско-русского государства, снова примкнула к великорусскому великому княжению. Этим Москва была обязана не столько возрождению собственной силы, сколько внутренним осложнениям Речи Посполитой; западные отношения Великороссии держались на том условном и неустойчивом, по существу, равновесии, какое было установлено в 1449 году договором между в. к. Василием и Казимиром Ягеллончиком, хоть он во многом был уже нарушен474. В течение тех же 50-х годов Великороссия фактически не знает зависимости от Золотой Орды. Не с нею, не с ее ханами приходилось считаться в. к. Василию, а с Казанью и с Седи-Ахматом, ханом Орд Синей и Ногайской. Казанское царство только устраивалось на новом месте и сравнительно мало тревожило русские пределы; источники наши не дают сведений о том, как сложились отношения между Москвой и Казанью при Мамутеке, но, по-видимому, тяжелые обязательства, принятые на себя великим князем, не перешли с отца на сына, а организация Касимовского царства для враждебного Мамутеку Касима служила противовесом казанским набегам. Зато Седи-Ахмат часто беспокоил Москву разбойничьими набегами. Оборона южной границы становится существенной задачей великокняжеской власти; практика, зародившаяся при Донском, выдвигать к Оке обсервационный отряд и держать начеку достаточные боевые силы для отражения татарских нападений становится все более насущной, как и оборона Рязанской украйны, хотя дается с трудом и слагается постепенно в ряде горьких неудач475.

Так определились положение и насущные задачи великокняжеской власти к концу жизни и княжения в. к. Василия Васильевича. Ядро его владений, основная территориальная база великокняжеской власти – московско-владимирский центр Великороссии – слагается в Московское государство, семейную вотчину великокняжеской семьи. Это явление выступает в духовной грамоте Василия Темного, составленной незадолго до его кончины, в марте 1462 года, с характерными чертами своеобразного компромисса между стариной и новыми условиями политического быта. По форме – перед нами традиционный семейно-вотчинный отцовский ряд. Определение семейных отношений вполне на почве прежней «старины и пошлины». Сыновья великого князя – Иван, Юрий, Андрей Большой, Борис, Андрей Меньшой – «приказаны» матери, в. к. Марье Ярославне, с наставлением: «А вы, мои дети, живите за один, а матери своее слушайте во всем, в мое место, своего отца», и далее: «А вы, дети мои, слушайте своее матери во всем, а из ее воли не выступайте ни в чем, а который сын мой не иметь слушати своее матери, а будет не в ее воле, да том не буди моего благословенья».

Но владельческое положение великокняжеской семьи существенно изменилось. Духовная в. к. Василия Васильевича завершает слияние московской вотчины с территорией великого княжения, и к ее содержанию лишь весьма условно применимо представление об удельно-вотчинном разделе; нет в ней и формулы: «А се семь им роздел учинил».

Старший сын Иван Васильевич получает по благословению отца «отчину – великое княжение», причем территория Владимирского великого княжества уже не отличается от великокняжеского «удела» в московской вотчине. Личные владения в. к. Ивана тут так перечислены: треть в Москве, Коломна, Владимир, Переяславль, Кострома, Галич, Устюг, Вятская земля, Суздаль, Нижний Новгород, Муром, Юрьев, Великая Соль, Боровск, Суходол, Калуга, Алексин – все с волостями, путями, селами и со всеми пошлинами. Такой состав территории не имеет прошлого. Нет основания называть ее «уделом» старшего сына, великого князя. Это – вотчина государя князя великого, рядом с которой стоят, однако, уделы его младших братьев476.

Этих уделов четыре. Юрий получил Дмитров, Можайск, Медынь и Серпухов да ряд волостей сверх уездов этих городов; Андрей Большой получил Углич, Бежецкий Верх и Звенигород; Борис – Ржеву, Волок и Рузу; Андрей Меньшой – Вологду с Кубенскими и Заозерскими волостями. Наделение князей дополнено дачей сыновьям отдельных сел и волостей как «отъезжих» владений и утверждением за ними земель, какие им раздала по своей духовной в. к. Софья Витовтовна, а за Юрием всего, что назначила ему мать серпуховского князя Василия Ярославича, Марья Федоровна Голтяева; вдовствующая великая княгиня получила в пожизненное владение Ростов и несколько сел и волостей в разных уездах и сохранила свои купли – городок Романов и накупленные ею села в опричнину. Получилась чресполосица владений, которая вызвала и разъяснение, что как великая княгиня держит судом и данью все свои села и волости, так и по отношению ко князьям «того и суд над теми селы, кому дано» – «в чьем уделе ни буди».

Москва-город в сложном разделе по годам: треть в. к. Ивану; Юрию – «год на Москве», что был Константина Дмитриевича, да еще вместе с братом Андреем Большим («по половинам, а держати по годам») треть, бывшая Владимира Андреевича; Борису «год» князя Ивана Можайского; Андрею Меньшому – «год» князя Петра Дмитриевича; а в московской тамге – треть в. к. Ивану, а две другие трети «по половинам» Юрию с Андреем Большим и Борису с Андреем Меньшим, при выделе изо всех третей половины дохода в пожизненное пользование великой княгине-матери. Выморочности уделов духовная не предусматривает; этот щекотливый вопрос обойден, быть может, сознательно, но сохранение возможности частичного передела властью матери в случае утраты кем-либо из сыновей части его владений свидетельствует о живучести традиции семейно-вотчинного владения по уделам477. Черту преобладания семейно-владельческих понятий над политическими, государственными можно усмотреть и в статье духовной грамоты, где вдова-княгиня и сыновья Иван и Юрий с меньшими братьями «приказаны» королю польскому и великому князю литовскому Казимиру на его «печалование»478.

Построение междукняжеских отношений московской семьи в духовной Василия Темного представляется более традиционным, чем соответствовало бы действительному положению дел в великом княжении. В. к. Василий определил заново и вне обычной традиции уделы сыновей и произвел не столько раздел между ними общей вотчины, сколько выдел им долей из общего комплекса великокняжеских владений, основная масса которых осталась в непосредственной власти великого князя. Эта духовная писана в такой момент, когда исторические судьбы Великороссии ребром ставили вопрос, сохранится ли семейно-вотчинный уклад владения и княжих отношений при все нараставшей потребности в единой власти. Быть может, с особой наглядностью внутренняя несогласованность тенденций этого «ряда» выступает в ее установлении порядков сбора дани. «А как почнут дети мои жити по своим уделом, и моя княгиня, и сын мой Иван, и мой сын Юрьи, и мои дети пошлют писцов, да уделы свои писцы их опишут по крестному целованию, да по тому письму и обложат по сохам и по людям, да потому окладу моя княгиня и мои дети и в выход учнут давати сыну моему Ивану со своих уделов». Если не упускать при этом из виду, что Московская Русь фактически весьма мало ощущала на себе ханскую власть за последнее десятилетие, такое упорядочение дела описи и обложения покажется крупным шагом к устроению финансового хозяйства великого княжества. Однако сбор дани по-старому связан только с уплатой татарского выхода и с представлением, что если «Бог пременит Орду», то прекратится ее поступление в казну великого князя; недаром и перепись производится «своими писцами» каждого князя. Попытка упорядочить дело обложения как бы предназначена только на обеспечение удельных доходов, ибо «неминучая дань» на деле вымирала, вырождаясь в «татарские проторы» как статью великокняжеских расходов.

Такой же стариной, не жизнеспособной и, по существу, устарелой, представляется статья об удельном переделе. Относить ли ее к владениям великого князя в том смысле, что мать имела право «уимать» и из них для восполнения потерпевшей ущерб вотчины удельного князя? Вопрос этот не мог не стать спорным при первом поводе. А за ним – другой вопрос: о соотношении материнской власти и значения ее старшего сына, князя великого, т. е. о всем строе московской владетельной семьи. По духовной Василия Темного, как, впрочем, и ранее по духовной Донского, это семья двуглавая. Рядом с предписанием ни в чем не выступать из воли матери и слушать ее «вместо своего отца» стоит другое: «Чтить и слушать своего брата старейшего Ивана в мое место, своего отца».

Этот старший сын великого князя с малолетства сам князь великий, соправитель отца. Но в таком действии в. к. Василия, видимо, навеянном византийскими примерами закрепления преемства на престоле путем приобщения преемника к власти в форме соправительства, нет еще определенной смены вотчинных представлений о семейном владении идеей преемства в государственной, политической власти. В. к. Василий не в силах освободиться от традиционных представлений и в этом отношении, как, впрочем, не свободны от их пережитков династические понятия и позднейшей самодержавной монархии. Не великокняжескую власть высвобождает он из пут семейно-владельческой традиции, а только укрепляет вотчинное право на эту власть за своей семьей, за своим потомством. В договорах он укрепляет свою «вотчину великое княжение, Москву и Новгород Великий» «под своими детьми, в. к. Иваном и под князем Юрьем и под меншими своими детьми», и добивается по возможности от младших князей, чтобы они признали не только его, князя великого, старейшим братом, но сыновей – Ивана и Юрия и меньших детей его «имели себе братьею старейшею» и держали их «честно и грозно»479. Победу над удельным дроблением власти предстояло завершить в недрах самой великокняжеской семьи.