VI

Ослабление силы и деятельности великорусской великокняжеской власти в два последних десятилетия XIV века и в первой четверти XV проявилось и обусловлено не только обстоятельствами тягостных внешних отношений и внутреннего разлада с митрополией. Глубочайшие и основные корни пережитого этой властью затяжного кризиса лежали в самой ее структуре, в ее связанности обычными, традиционными семейно-вотчинными отношениями внутри московской княжой вотчины и господством тех же вотчинно-владельческих воззрений во всем политическом быту Великороссии.

Мы видели, как при Дмитрии Донском усилились проявления вотчинного раздела внутри Московского княжения и как реакция на них со стороны великокняжеской власти выдвинула политический элемент властвования над силами и средствами страны, укрепляя и дальше развивая начала, заложенные духовной Калиты и договором в. к. Симеона с братьями. Великокняжеское старейшинство не только противостоит по мере сил и возможности дроблению этого властвования под воздействием удельного и вотчинного владения, но и делает успешные усилия использовать свою семейно-патриархальную основу как готовую форму отношений властвования и зависимости для закрепления элементарных связей политического объединения Великороссии. Однако эта палка, естественно, оказывается о двух концах. Во владельческих отношениях Московского княжества видим в ту же пору усиление начал вотчинного раздела признанием условности объединения воинских сил и только временного – пока Бог не применит Орды – единства финансовых средств; попытка применить начало вотчинного владения к великому княжению грозит и его территорию подчинить семейно-вотчинному разделу, а распространение патриархальных форм старейшинства на отношения к «младшим» местным великим княжениям Великороссии подымает их сопротивление, разрушающее «одиначество» княжеских сил.

Так, обостряется противоречие удельно-вотчинного строя насущным политическим задачам и потребностям великокняжеской власти. Только крутая ломка внутренних отношений Великороссии приведет его к крушению, только острое разрешение назревшего кризиса в жестокой смуте второй четверти XV века откроет путь синтезу вотчинного властвования и политической силы великокняжеской власти в московском едино– и самодержавии.

Время княжения Василия Дмитриевича полно внутренними трениями в московских междукняжеских отношениях. К сожалению, приходится опять отметить, как слишком часто для великорусской истории этого периода, отрывочность и неполноту тех сведений, какие дают нам наши источники.

Княжое владение долями Московского княжества осложнено во времена Василия Дмитриевича обособленностью Серпуховского княжества и вопросом о наделении младшего Дмитриевича Константина, который родился за несколько дней до смерти отца. Последняя духовная грамота в. к. Дмитрия, составленная до этого рождения, предполагала, что, если Бог даст великой княгине сына, она наделит его, взяв по части из уделов его старших братьев. Но есть основание признать, что в. к. Дмитрий успел еще и сам сделать распоряжение о наделении младшего сына: в. к. Василий Дмитриевич в первой же своей духовной «дает ему в удел Тошню да Устюжну» и делает это «по душевной грамоте» отца385. Конечно, таков был не весь удел Константина, но что ему предназначалось еще – установить невозможно386. Дело наделения этого младшего княжича вызвало слишком много осложнений, и сложилось его владение после ряда мен и соглашений между московскими князьями, которые долго «волостились» из-за этого между собой.

Вопрос о распределении владений между князьями московской княжеской группы особенно обострился потому, что духовная в. к. Дмитрия поставила на очередь проблему отношения семейно-вотчинных порядков раздела владений к области великого княжества, как и ранее его договоры с князем Владимиром Андреевичем открыли путь для притязаний младших князей на долю в великокняжеских захватах: «пожалованием» серпуховскому князю «в удел» Галича и Дмитрова. Эти притязания грозили подорвать в самой основе то собирание власти над городами и волостями великого княжения, которое вело к устранению местных княжеских сил и пользе непосредственного великокняжеского управления, хотя им, с другой стороны, и создавались. Возникнув при первых же значительных успехах этого собирания во времени Дмитрия Донского, притязания эти едва ли были вполне удовлетворены тем полупризнанием, какое при нем получили. Тем более должен был заново подняться вопрос о составе владений Владимира Андреевича, деятельного участника обороны московской области и великого княжения, энергичной опоры власти и силы великого князя: замкнуться в обособленном вотчинном княжестве значило для него служить лишь орудием чужой выгоде, притом не единой великокняжеской власти, а членов родственной семьи, которая делилась и переделялась не только наследственной вотчиной, но и новыми приобретениями этой власти.

Все эти дела и притязания поднялись по смерти в. к. Дмитрия Ивановича в связи с выполнением его предсмертного ряда. И эти домашние раздоры становились все опаснее ввиду напряженных новгородских, литовских, татарских отношений великого княжения.

В первый же год по смерти в. к. Дмитрия возникло «розмирье» между Василием Дмитриевичем и его серпуховским дядей. Владимир Андреевич вскоре после посажения племянника на стол великого княжения поднялся со всем двором своим, уехал от великого князя в свой Серпухов, а оттуда в Торжок387. Помирились князья на том, что в. к. Василий придал дяде к его отчине Волок и Ржеву388. Но это было только началом разделов и переделов владениями, которые характерны для времени в. к. Василия Дмитриевича; эти разделы и переделы нарушают устойчивость обычного удельного владения, все более сдвигают его со старой основы – отцовского ряда, наследственности долей и обычно-правового уклада междукняжеских владельческих отношений – на почву произвольных, договорных соглашений, результат которых оформляется как великокняжеское «пожалование в удел» или «в удел и в вотчину» и как уступка требованиям той или иной из сторон, спорящих о волостях, т. е. великого князя и его «младшей братьи». Традиционный порядок владения по уделам и самый территориальный состав княжеских владений вступают в период колебаний, в которых постепенно разлагается устойчивость удельно-вотчинного строя и традиционных владельческих понятий.

Договор 1390 года не покончил с переговорами и соглашениями между в. к. Василием и кн. Владимиром Андреевичем. К 1405 году относится его пересмотр, при котором великий князь обменял Волок на Городец (волжский), а Ржеву – на Углич с придачей нескольких волостей389. Выдающаяся роль, какую играл Владимир Андреевич в обороне великого княжества и Москвы давала ему сугубую возможность предъявлять требование на расширение владений, а состав семьи – пять сыновей – должен был возбуждать эту требовательность. Перед кончиной (умер весной 1410 года) князь Владимир дал «ряд сынам своим и княгине своей», в котором отразился сложный состав его владений390. Свою треть в городе Москве князь Владимир «приказал» всем пяти сыновьям в поочередное, погодное пользование доходами, причем старшему Владимировичу Ивану «на старейший путь» выделен ряд статей дворцового хозяйства. Все, что князь Владимир считает своей и сыновей своих отчиной, он делит между пятью сыновьями (Серпухов, Боровск, Ярославль, Радонеж, Перемышль), а затем указывает волости добавочного их наделения из «князя великого удела Василья Дмитриевича»: это Козельск, Городец на Волге, Углич391.

Строй княжеской семьи и княжого владения в остальном, по этой духовной грамоте, вполне традиционен. Во главе семьи – вдовствующая княгиня-мать, которая самостоятельно управляет своими пожизненными владениями – судом и данью; Владимировичи владеют своей отчиной по уделам, передавая их пожизненно вдовам и в потомственное владение сыновьям, но без права отчуждения и завещательного распоряжения выморочным уделом, который идет в раздел поровну братьям. Раздоры между братьями-князьями улаживаются съездом их бояр и окончательным решением княгини-матери под опекой великого князя, которому «приказаны» серпуховская княгиня и ее дети, с тем чтобы он печаловался о них и доправлял, что установит княгиня, блюдя, чтобы отчине их было без убытка и их уделам.

Дробление владений князя Владимира Андреевича между сыновьями упразднило относительную значительность его княжества и свело князей Владимировичей на положение мелких подручников великого князя392; моровое поветрие 1426–1427 годов ни одного из них не пощадило, и последний отпрыск серпуховского княжеского дома Василий Ярославич выступает более значительной фигурой в княжеской московской среде, но его владельческое положение уже захвачено отношениями времен потрясшей всю эту среду смуты.

Однако, хотя строй владельческих отношений, сформулированный в духовной князя Владимира Андреевича, не создал никакой прочной и устойчивой организации Серпуховского княжества, он показателен и для сложившихся воззрений княжого права, и для условий данного исторического момента. Перед нами не удел московской отчины, а особое вотчинное княжество, повторившее в своем внутреннем строе отношения того целого, из которого оно само выделилось. Владимировичи владеют своей отчиной по уделам, на началах традиционного семейно-вотчинного права и остаются объединенными в семейную группу как семейно-владельческой связью и старейшинством княгини-матери и старшего брата, так и единством внешней, политической связи с великим княжением. Но старейшинство серпуховского князя над братьями явно лишено какого-либо политического значения, а стало быть, и реального веса, так как целиком подавлено зависимостью всей группы местных князей от великокняжеской власти. Единственной чертой политико-административного объединения этой группы и ее владений остается коллективная уплата дани на татарский выход в казну великого князя: серпуховская великая княгиня и ее сыновья собирают дань, «коли выйдет дань великого князя ко Орде», каждый со своего удела «по уроку», который точно изложен в духовной грамоте, а затем все вместе посылают ее к казне великого князя и сдают ее общей суммой, назначая для этого по боярину с каждого удела. В этом порядке нет для Серпуховского княжества элемента сохранения его финансовой силы: тут только своего рода круговая порука по исполнению великокняжеского требования «дани неминучей»393. В таких условиях, когда Серпуховское княжество утратило последние черты политически-значительной единицы, сохранение его единства от окончательного вотчинного распада, а его князей от перехода в положение служивых подручников, а затем и княжат-землевладельцев становилось невозможным, и только моровое поветрие исказило и прервало этот процесс, пережитый рядом других измельчавших княжеских владений.

VII

Пререкания князя Владимира Андреевича с племянником, князем великим, о волостях обусловлены его принадлежностью к московской княжеской семье и его деятельным участием в борьбе за усиление великокняжеского владельческого – московского – центра. Двойственность его положения, как князя на своей серпуховской вотчине и как члена московской княжеской семьи, создавала противоречие между условиями прочного вотчинного владения обособленной волостью, княжением серпуховским, и стремлением использовать на свое усиление участие в общем владении землями Московского княжества, по уделам-долям наделения из новых приобретений, осуществленных общими усилиями394. Последнее было тем более соблазнительно, что между прямыми вотчичами по Дмитрии Донском дошли свои споры о волостях, свои разделы и переделы владениями, поставленные на очередь выделом «удела» для младшего Дмитриевича – Константина395. Выдел этот вызвал ряд мен волостями между братьями, мен по договорным условиям и соглашениям, которые, не имея устойчивой опоры в подробном отцовском ряде, вносили начало произвола и «пожалования» в их взаимные владельческие отношения.

На почве этих проявлений «волощенья» между великим князем, его дядей и братьями сложились враждебные отношения между в. к. Василием Дмитриевичем и его братьями – вторым, Юрием, и младшим Константином. До нас дошел только один договор в. к. Василия Дмитриевича с братьями, притом только с двумя – Андреем и Петром; показательна сама бессодержательность этого договора, который только утверждает уговор князей «быти за один и до живота» и взаимное «блюденье» владений друг под другом, причем, однако, в нем не участвуют братья Юрий и Константин. О тех же отношениях между братьями свидетельствуют три духовные в. к. Василия Дмитриевича: в первой великий князь «приказывает» княгиню свою и сына князьям Владимиру Андреевичу и двум братьям – Андрею и Петру; во второй – тестю Витовту и братьям Андрею, Петру и Константину и серпуховским князьям Владимировичам; в третьей – им же, но опять без Константина396. Юрий нигде не назван и, видимо, находился в гневной оппозиции к старшему брату во все время его великого княжения, хотя и ходил в походы по его посылкам на Новгород и в Двинскую землю, на волжских булгар. Ни летописные своды, ни иные какие источники не дают указаний на причины раздора между братьями; нет и договоров между ними. Обычно историки связывали с этими чертами их отношений ту особенность духовных грамот в. к. Василия Дмитриевича, что в первой и в третьей он лишь условно благословляет сына великим княжением: «А дасть Бог сыну моему великое княжеше»… Правда, у нас нет прямых указаний на то, чтобы Юрий выдвигал свои притязания на великое княжение уже при жизни Василия Дмитриевича; но в пользу предположения, что князь Юрий по меньшей мере не хотел допустить подписи своего имени под именем племянника и признать старшего великокняжеского сына старшим себе братом, князем великим, говорит аналогия с поведением младшего Дмитриевича Константина, который в 1419 году вошел в «розмирье» с в. к. Василием и отъезжал от него в Новгород Великий из-за того, что великий князь его «восхоте подписати под сына своего Василья»397. Предположение, что сходные мотивы руководили и князем Юрием в его отношениях к брату, князю великому, быть может, подтверждается и отсутствием между ними договоров, где соответственная формула была бы неизбежна398.

Разлад между князем Юрием и в. к. Василием Дмитриевичем, во всяком случае, сложнее по мотивам, чем простой спор о волостях. Его выступление по смерти старшего брата против племянника Василия Васильевича не было неожиданным: оно явилось только завершением тех притязаний и отношений, какие сложились ранее. Поэтому надо признать, что нам в точности неизвестно, когда и в какой форме был впервые поставлен вопрос о сравнительном праве дяди и племянника на старейшинство в семье московских князей. С вопросом этим связано в нашей исторической литературе представление о смене старого «родового» порядка наследования в княжеской власти «новым», вотчинным, от отца к сыну, с исключением боковых линий. Однако нельзя упускать из виду, что вотчинное наследование само по себе старинное, исконное явление княжого права, но касалось оно вотчинных княжений, возникавших в переходе княжества от отца к сыновьям путем потомственного владения общей отчиной и дединой по уделам и ее распада в смене дальнейших поколений. С этим вотчинным наследованием не следует, однако, смешивать преемства в старейшинстве среди целой группы князей-братьев и родичей; это последнее было явлением не владельческого, а семейного права и в княжеской среде явилось носителем тенденций и интересов политического характера. Ряд попыток свести и это преемство, при связи великокняжеского старейшинства с определенным столом княжения, к вотчинному наследованию в круге одной отцовской семьи наблюдаем издревле – с выдела полоцкой отчины для «Рогволожих внуков», а еще ярче в борьбе старшей линии Мономашичей за вотчинное право на «золотой стол Киевский» и связанное с ним старейшинство во всей братье, князьях русских. То, что не удалось Мономашичам на юге, осуществили на севере московские Даниловичи. Они создали себе крепкую отчину вокруг своего вотчинного города, добились великого княжения владимирского и всея Руси, встали во главе Великороссии, утвердили свое господство над Великим Новгородом, привели под свое великокняжеское главенство и Тверь, и Рязань, и Нижний Новгород, сохраняя в течение трех поколений великокняжеское преемство в своей семье. По составу этой семьи вопрос о взаимоотношении в ее среде между дядей и племянником возник лишь однажды – при Дмитрии Донском, когда Владимир Андреевич признал двоюродного племянника старшим себе братом; но и тут еще не было ничего «нового», а только лишний пример отдаления от старейшинства боковой линии, осевшей на своей обособленной вотчине.

На иной, подлинно «новой» почве возникают притязания князя Юрия Дмитриевича и разгорается затяжная смута в московской семье наследников Дмитрия Донского. Эта иная почва создана той новостью, какую находим в духовной грамоте в. к. Дмитрия Ивановича: применением вотчинного начала к великому княжению и его территории. Дмитрий «благословил» сыновей владимирским великим княжением, Галичем, Белоозером, Угличем. Эти владения стоят еще особо от московской вотчины, как и Переяславль, и Кострома, которые впервые появятся особыми вотчинными единицами в духовной Василия Темного, хотя еще Донской распоряжался переяславскими и костромскими волостями в своем ряде детям. Кроме того, крупный шаг к закреплению связи великокняжеской власти с вотчинным владением и наследованием сделан в. к. Дмитрием в создании великокняжеского удела как особого владения среди московской вотчины, которое не подлежит ни в каком случае разделу между братьями, а целиком переходит к тому из них, кто станет великим князем.

В. к. Дмитрий Иванович в своем ряде имел в виду только своих сыновей, ближайшее поколение московских вотчичей. Но его духовная неизбежно должна была в дальнейшем возбудить новый вопрос. Ее применение ясно и просто при бездетной смерти старшего сына; но как быть при наличии у него сына-отчича? Что возьмет верх – вотчинность или старейшинство? Так, установление новой черты московского княжого права – неустранимой связи между великим княжением и московско-коломенскими владениями, которые стали «уделом князя великого», вело к тесному сплетению и слиянию преемства в великокняжеской власти и вотчинного наследования по ряду отца, великого князя. А за этой новостью княжого права стоял реальный факт великорусской политической действительности, что Москва, а не Владимир – подлинный центр великого княжения всея Руси.

Такое значение Москвы, созданное ее политико-стратегическим весом и ролью резиденции великих князей и митрополитов всея Руси, сложилось со времен Калиты, а при Дмитрии Донском определилось и окрепло. С этой поры великое княжение без Москвы неосуществимо и немыслимо, в ней его реальная опора и организующий его силы центр. А Москва – семейная вотчина Даниловичей, точнее – Дмитриевичей Донского. Владение ею подчинено традиционным семейно-вотчинным порядкам. По смерти отца во главе семьи стоит вдовствующая княгиня-мать, Москва и ее станы в совладении братьев-отчичей, московские волости в их долевом владении по уделам, с перспективой вотчинного распада и с весьма условным объединением воинских сил и финансовых средств всего княжества. Такой строй внутренних отношений делал Московское княжество ненадежной опорой для великокняжеской политики, а положение великого князя, руководителя всей политической жизни Великороссии, – внутренне противоречивым и житейски фальшивым. Это глубокое несоответствие строя княжого владения политическим задачам великокняжеской власти – основная причина острого кризиса, который назревает в дни Василия Дмитриевича, разражается бурной смутой при Василии Темном и находит разрешение после новых столкновений в недрах княжеской семьи при Иване III ликвидацией удельно-вотчинного строя.